Пустая - Яна Летт
Главные ворота университета резко выделялись свежей краской на фоне древней городской стены. У входа стоял пожилой блюститель. Мне стало не по себе, но я вспомнила слова Сороки – и мне захотелось быть смелее. Я подошла к блюстителю.
– Студенческий пропуск?
– Я не студентка. Везу письмо от матери для студентки… Она медик.
– Имя студентки?
– Прют Уилби. – К счастью, фамилия дочери Мафальды была написана на конверте.
– Письмо? – Он на меня даже не смотрел. Не глядя, протянул руку и только тогда поднял на меня настороженный взгляд из-под седых бровей, придающих ему сходство с собакой охотничьей породы. Некоторое время молчал, а потом сказал: – Я дам тебе временный пропуск. На сутки. Но оружие сдашь на весь период пребывания на территории.
Проходя сквозь тяжелые створки ворот, я все еще не могла поверить в то, что блюститель пропустил меня. Он не был со мной особенно вежлив – но не был и груб.
Миновав ворота, я оказалась в дубовой аллее. Кроны прямых деревьев терялись в облаках – кажется, я впервые видела настолько высокие деревья. Их ветви сплетались между собой, укрывая аллею ажурным куполом, бросающим резную тень на золотистый песок под ногами. Птичье пение, громкое и беззаботное, сопровождало меня все время, что я шла по аллее. Я заметила деревянные домики и кормушки на ветках пониже – птицам здесь жилось хорошо. Пару раз в ветвях взмахом рыжего платка проносилась белка.
От аллеи в разные стороны ветвились дорожки. Парк был кровеносной системой университета. Парк – не лес. Подсвеченные зеленым светом фонарей, подстриженные кусты и деревья казались загадочными, но я знала, что, когда взойдет солнце, парк станет таким, какой он есть, – домашним, человеческим, безопасным.
Я не знала точно, где находится кампус медицинского факультета, поэтому наугад свернула с аллеи налево. По дороге мне то и дело попадались студенты – длинные тени, чьих лиц было не различить, они шли парочками или группами, горланили песни, громко говорили, звенели бутылками, хохотали, спорили. Чем ближе я подходила к кампусам, тем шумнее становилось, несмотря на поздний час, и я подумала, что решение о переносе университета за городскую черту было продуманным. Под одним из фонарей, то ли погасшим, то ли незажженным, я решилась подойти к паре теней и спросить дорогу. Одна из теней махнула рукой в сторону приземистого двухэтажного здания, выкрашенного в грязно-голубой, и парочка, не стесняясь меня, тут же слилась в долгом поцелуе.
Я проскользнула мимо них и тут же влилась в большую толпу – кажется, здесь гудела вечеринка. Я вцепилась в сумку, прижала ее к себе и позволила потоку нести меня в нужную сторону. Кто-то толкнул меня в бок, кто-то предложил выпить, кто-то попытался обнять за плечи. Увернувшись ото всех, я наконец оказалась у нужного корпуса – волна веселья внесла меня на порог и схлынула в сторону парка.
Я была уверена, что входная дверь окажется заперта или что меня встретит еще один блюститель, но ничего подобного не случилось. Окованная медью дверь открылась легко и без скрипа, пропуская меня в длинный коридор с рядами одинаковых дверей. Справа стоял стол, заваленный бумагами. Видимо, в обычное время здесь сидел дежурный, но сейчас никого не было – только поблескивала зелеными пузатыми боками пустая бутылка. Под моими ногами шелестели бумажные полоски серпантина. К счастью, на дверях я разглядела таблички с написанными от руки именами студентов. За ними царила тишина, казавшаяся неестественной.
Видимо, все обитатели корпуса умчались веселиться – вечеринка захватила даже дежурного. Тем лучше – я могу найти комнату Прют и дождаться ее у двери.
Комната обнаружилась в самом хвосте коридора, у крутой лестницы на второй этаж. Я прислонилась спиной к двери – и, взмахнув руками, провалилась назад. Дверь была не заперта. Я торопливо поднялась на ноги, потирая ушибленное бедро.
Размером эта комната напоминала чулан. В ней едва умещались кровать, шкаф, стол и стул. У двери на тканом коврике аккуратно выстроились три пары обуви – высокие сапожки, веревочные босоножки и красные туфельки, порядком поношенные. На крючке у моей головы висел плащ с большим капюшоном, вязаная шапка с длинными ушами и пара коньков. Кровать была не убрана – скомканный клетчатый плед лежал, небрежно сбитый, в ногах, и постель бесстыдно демонстрировала светлое развороченное нутро. У плоского блина подушки была расстелена желтоватая газета, на которой лежали потемневшие ломтики яблока, ломоть хлеба и нож с крошками, прилипшими к лезвию. На спинке стула висело, безвольно раскинув длинные рукава, темное платье с белым кружевным воротником. Стол был завален книгами, комками бумаги, перьями, разномастными бутылочками, сушеными травами, какими-то стеклянными трубочками и приборчиками, чье предназначение не было мне известно. В центре стола красовалась горелка, а над ней, в котелке, лениво побулькивало что-то дурно пахнущее.
Хозяйка всего этого бардака, резко контрастирующего с порядком в доме Мафальды, сидела тут же, на стуле, и теперь, нахмурившись и не говоря ни слова, изучала меня.
Она была настолько не похожа на Мафальду, что сперва я подумала, что ошиблась дверью или, возможно, другая посторонняя пробралась в эту комнату раньше меня.
Длинноватый и острый нос вносил легчайший диссонанс в лицо, в остальном безупречное. Копна мелких черных кудряшек, небрежно перехваченных пестрой лентой, делала ее обладательницу похожей на уроженку Арты, но на этом сходство заканчивалось. Высокий светлый лоб, большие голубые глаза под круглыми очками, сияющая кожа, острые скулы. Тонкий клетчатый халат на пару размеров больше не мог скрыть худобу девушки – мне в глаза бросились тонкие, изящные запястья и щиколотки, выпирающие ключицы и длинная худая шея.
Она с каким-то отрешенным видом продолжала разглядывать меня, неспешно путешествуя взглядом по моему плащу, по сумке, по лицу под капюшоном. Молчание становилось неловким – во всяком случае, мне так показалось, – поэтому я решилась заговорить.
– Привет, – пробормотала я. – Извини, я…
– Ш-ш-ш! – Она нахмурилась сильнее прежнего и махнула рукой, останавливая меня.
Затем, поднявшись, подошла ближе с керосиновой лампой в руках и внимательно меня осмотрела. Наконец девушка кивнула:
– Садись. Туда, на кровать… Больше места нет.
Я покорно опустилась на смятый плед, не зная, куда девать руки.
– Итак. – Девушка стянула очки и слегка помассировала веки, прежде чем снова уставиться на меня. – Ты от моей матери, верно?
Я растерялась.
– Откуда ты знаешь?
– Невелика загадка. На твоем плаще ее фирменный стежок. Она им штопала все наши тряпки с тех пор, как я была ребенком. Он никогда не расходится.
– Ничего себе. Я бы не заметила.
– Я его везде узнаю. Ты не могла бы снять капюшон? Неудобно разговаривать, когда не видишь лица.
Я покорно сняла капюшон, и Прют, ничуть не смущаясь, так же тщательно изучила мое лицо, как до того – все остальное.
– У меня для тебя письмо от Мафальды. Вот тут, в кармане. Я достану?
– Доставай. – Она продолжала меня рассматривать, и я занервничала. Протягивая ей письмо, я понадеялась, что пальцы не слишком дрожат.
Прют разорвала конверт, неторопливо надела очки и, нахмурившись, принялась за чтение. Она читала долго и вдумчиво – варево над горелкой успело закипеть, и Прют, не отрывая взгляда от бумаги, молниеносно повернула рычажок, не дав содержимому котелка убежать.
Чтобы отвлечься от мыслей о том, что я буду делать, если она выгонит меня на ночь глядя, я пыталась найти в Прют хоть что-то похожее на Мафальду. Может быть, ямочку на щеке или особый поворот головы – что-то, что ободрило бы меня, как встреча со старым другом. Тщетно.
