Пустая - Яна Летт
– Какая?
– Покинуть круг. – Сорока свирепо ткнул палкой угли в костре. – Не просто разбогатеть, прославиться, жениться на красавице, подняться на самый верх… Нет никакого толку в вершине, если остаешься внутри круга.
– И все равно воровать – нехорошо.
– Чтобы добиться своего, все средства хороши, сестренка. Есть те, кому с самого начала повезло иметь деньги, связи, семью. Кстати, часто они это совсем не ценят. Мысли о круге даже не приходят им в голову… У нас с тобой все куда хуже, чем у них, – а значит, придется добирать где-то еще, вот и все. Или смириться – и остаться в круге навсегда.
– Значит, Вольные Птицы – вне круга? – Искры костра летели вверх, в черное небо, глубокое, как колодец.
– В каком-то смысле, – произнес Сорока. Кажется, он ушел в себя – возможно, своим вопросом я заставила его задуматься. – Ты знаешь легенду про Отпустившего? – вдруг спросил он.
Костер потрескивал, вечер был теплым, воздух – прозрачным и чистым, и мне было хорошо.
– Ну… Я читала Крылатую книгу. О том, что он отпустил людей, чтобы они творили свою судьбу сами, и все такое… Но ты, наверное, имеешь в виду другую легенду?
– Неофициальные версии всегда самые интересные. – Сорока помешал палкой угли в костре, и искры полетели во все стороны. – Я слышал, что Отпустивший бог когда-то сам был человеком, как я или ты.
Я была благодарна за то, что он и меня назвал человеком.
– Как такое возможно?
– Точно никто не знает. Возможно, он с боем добился власти. А может, действовал хитростью. Это было слишком давно, чтобы кто-то мог знать или рассказать наверняка. Мне думается, что была битва, в которой он доказал свое право стать богом. Кстати, его часто изображают девятипалым. Почему, никто не знает. Я вот думаю, что пальца он мог как раз в той битве лишиться.
– Но с кем? – Я осеклась. – Ты имеешь в виду, что были и другие боги? И Отпустивший не единственный?
– Во всяком случае, был не единственным – если верить этой легенде. Человек стал одним из богов, доказал, что им равен… Можешь себе такое представить?
– Но куда делись другие боги, если когда-то их было много? – Я представила себе богов-коней, вроде Руны, богов-кошек и богов-жуков… Может быть, даже богов-пустых, кто знает? – В Крылатой книге написано только об Отпустившем. И в храмах ни о чем таком не говорят.
– Ну еще бы. Боги никуда не ушли. Это Отпустивший ушел от них – и увел людей с собой.
По шее пробежал холодок, костер хрустнул тонкой веткой, и сухие листья на ней скукожились в пламени, мгновенно превращаясь в серый прах.
– Увел? Но куда? И… откуда?
– Да, последний вопрос – самый интересный. Человек, который рассказал мне эту легенду, сказал, что мир, в котором мы живем, – не единственный. Существует бесчисленное множество других. Мир, в котором когда-то давно – может, сотни, может, тысячи лет назад – человек стал равен богам, не был так уж дружелюбен к людям. В нем жили самые разные существа, и для многих из них люди становились врагами или добычей. Отпустивший… Ну, тогда он, выходит, еще не был Отпустившим, делал все, чтобы примирить между собой людей и всех остальных. Но выходило плохо. Его влекло торжество человеческого разума. Он хотел, чтобы люди создавали новое, стремились к знанию…
– И тогда он отпустил людей. Об этом написано в Крылатой книге…
– Отпустил, да. Но ты никогда не задумывалась о том, что именно имеется в виду? Если верить древней легенде, он «отпустил» людей в иной, новый мир, где они могли развиваться… Потому что уже никто не помешал бы им в этом.
– А надмагия, – медленно сказала я, – была частью этого мира, так? Мира, в который он нас привел?
– Думаю, да. – Сорока неотрывно смотрел на огонь. – Мне одно интересно: где он сам, Отпустивший? В Крылатой книге говорится, что он всегда рядом с нами, но я вот думаю: что, если он остался там, в другом мире, и отправил нас сюда одних?
– Ну, может, так было бы честнее, – осторожно отозвалась я, не зная, какого он ждет ответа. – Он ведь этого и хотел… Чтобы мы могли полагаться только на себя.
– Да, – сказал Сорока с непонятным выражением, – и так мы и делаем. Те, кто не верит в бредни Крылатой книги, само собой. И что-то мне подсказывает, что нами он бы был доволен больше.
Я хотела сказать, что вряд ли кому-то из нас дано знать, чем именно был бы доволен бог, но промолчала. Пора было спать.
Я первая заползла в палатку, Сорока устроился рядом. Ночной ветер утих, и в нашем укрытии было тепло и уютно.
Я уже начала засыпать, как вдруг Сорока повернулся ко мне – в кромешной темноте полога я видела его хуже, чем при свете дня, но гораздо лучше, чем видят простые люди, – и положил руку мне на плечо.
Все мое тело, кажется, скрутило одним большим спазмом, как будто я стала улиткой в панцире. Как будто издалека я смотрела, как его рука осторожно, но уверенно переместилась мне на бок, скользнула вниз. Сорока прижался ко мне чуть теснее – совсем чуть-чуть, можно было бы не заметить, если бы мои нервы не были напряжены до предела.
Это все же случилось – то, что случается в дороге, если не проявить осторожность. Сорока сказал, что хотел бы жениться на красавице, – но, видимо, здесь, на обочине, сгодится и пустая.
Он смотрел прямо на меня – без улыбки, внимательно и немного напряженно, и этот взгляд – осмысленный, разумный – вывел меня из оцепенения.
– Извини, – прошептала я и разозлилась сама на себя – за что я извинялась? – Не нужно…
Сорока моргнул, и напряженное выражение на его лице пропало, как будто вода лизнула песок. На мгновение мне показалось, что он и сам почувствовал облегчение, как будто кто-то заставлял его класть руку мне на плечо, заставлял придвигаться ближе.
– Конечно. – Он ответил почему-то тоже шепотом. – Это ты извини меня, сестренка. Без обид, ладно? – И он уснул почти мгновенно – или притворился, что провалился в сон.
А вот я еще долго не могла уснуть.
* * * *
Мы добрались до Уондерсмина быстро и без происшествий. О том, что случилось ночью в палатке, никто из нас не заговаривал, а Сорока наутро выглядел ровно так же, как обычно. Весь следующий день я чувствовала себя не в своей тарелке, но потом подумала: видимо, для него это дело обычное, и он и впрямь не хотел меня обидеть.
Перед тем, как идти в город, мы переоделись в зеленые наряды, украденные Сорокой, и теперь будто несли с собой частицу леса. Зеленые штаны и рубашка, изумрудный шейный платок, темно-зеленый широкий кожаный ремень – никогда прежде я не одевалась так ярко, поэтому постаралась плотнее запахнуть плащ. Сорока же, наоборот, широко расправил плечи и гордо поглядывал по сторонам, словно был хозяином города, вернувшимся домой после долгой отлучки.
Мы вошли в город через малые ворота, потому что приблизились к Уондерсмину со стороны Черной Ленты. После долгих дней в пути с остановками в деревнях и маленьких городках мне хотелось увидеть что-то красивое, величественное, и я ждала появления городских пейзажей с трепетом. Однако Уондерсмин встретил меня бесконечными рядами дымящих фабричных труб, запахами гари и рыбы, варящихся костей, масла и металла. Фабричный люд – мужчины в серых кепках и рабочих комбинезонах, женщины с мышиными волосами – не обращал на нас внимания. Казалось, все здесь привыкли смотреть только себе под ноги, ссутулив плечи и нахмурившись, подсчитывая доходы и убытки, прикидывая и сомневаясь.
Сорока посматривал по сторонам с отвращением, а когда ветер донес до нас волну густого рыбного запаха, побледнел и выругался.
К подножиям заводских громад лепились дома рабочих – бесконечные ряды одинаковых квадратных коробочек в саже и копоти, с крохотными двориками – одно, самое большее два чахлых деревца, грядки, на которых ничего толком не прорастало. В одном из двориков
