Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
7
Чирки, они побольше Норушки, даже асфальт на главных улицах лежит, потому чирковские и задаются, мы-де город, а вы – лапотники.
Городом Чирки не были никогда, просто однажды их объявили поселком городского типа и даже хотели райцентром сделать, но вовремя спохватились. Они, чирковские, тогда бы просто лопнули от спеси, а что это за райцентр, весь в ошметках лопнувших чирковцев?
Нет, с чирковскими они жили мирно, почти со всеми, ребята нормальные, а поддразнивают друг друга больше по традиции – деды дразнились, отцы дразнились, ну, и нам, стало быть, следует.
Улица – главная чирковская улица – была такой же, как и прежде. Чего он, Санька, собственно, ждал? Инопланетные танки? Летающие тарелки, зависшие над продуктовым магазином?
А все-таки такой же, да не такой.
Нет уличных собак, обыкновенно в это время спящих в тени, и, с трудом оторвав от земли голову, натужно думавших – гавкнуть или нет на несчастную деревенщину, после чего опять падавших в мертвый сон.
Собаки, конечно, могли издали почуять Джоя и удалиться, вспомнив о неотложных делах где-нибудь неподалеку, но вне видимости этой огромной лохматой, и, наверное, очень дикой собаки.
Меньше мусора – обычного мусора, оберток от печенья, мороженного, жвачки и сигарет; окурачков, битых стеклянных бутылок, мятых пластиковых, просто бумажек и всей прочей ерунды, которая заводится вокруг человека сама собой, нечувствительно. То есть старый мусор был, никуда не делся, размокший под ещё майскими дождями и выгоревший на уже почти месячном жарком солнце, а нового – нет, словно чирковские решили жить на заграничный манер и каждую бумажку кидать в особенный мусорный ящик, но решили только наполовину, нового мусора не бросали, но старого не убирали.
Да у них и ящиков-то нет!
Людей по летнему времени на улицах было немного, а ребят так и вовсе не попадалось.
– Странно, – сказал Равиль, когда очередной чирковский прошествовал мимо.
– Что – странно?– ответил Санька. Совпадет, нет?
– Не обращают на нас внимания.
– А что им обращать? Мы для взрослых – пустое место, норушкинская мелюзга.
– Положим, не мелюзга, а ребята среднего школьного возраста, или почти среднего. Но я не о нас. О Джое. Идет без поводка, без намордника огромный пес, порода известно, свирепая, а им – хоть бы хны. Глазом не поведут.
– Действительно, – согласился Санька. – У нас, правда, тоже шума не поднимают, но Норушка – деревня небольшая, о том, что Корнейка – потомственный дрессировщик, вмиг прознали. И все равно – идешь по улице, всяк остановится и посмотрит…
Как нарочно, навстречу попался ещё один чирковский. Санька постарался к нему присмотреться. Не пялил глаза, конечно, а с умом, как бы на дом смотрит, а боковым зрением, уголком глаза.
Прохожий миновал их бесстрастно и невозмутимо, как истинный англичанин. Это чирковский-то?
Прав Равиль: нормальный незнакомый взрослый обязательно бы Джоя посторонился, это раз, и начал бы про намордник выговаривать – это два.
Они пошли к школе, куда ж ещё идти ребятам из Норушки. У школы обычно и слонялись чирковские, каникулы, не каникулы, а привычка сильнее. Прежде, когда были лошадиные карусели, лошади по кругу всю жизнь и ходили, и даже когда вели на живодерню, все норовили забрать в сторону, закружить.
Но и у школы никого из чирковских не было. Это уже не просто странно…
– Что, по школе соскучились, – старик Михеич вышел из покосившейся сторожки. Был он, по случаю каникул, сильно навеселе (в учебном году он бывал навеселе слегка), даже позабыл спрятать в карман пузырек настойки боярышника. К боярышнику Михеич пристрастился давно, ещё до того, как Санька в школу ходить начал. Пузырек в день – вот его норма в будни, Чирки хоть и больше Норушки, а та же деревня, хрюшку в мешке не утаишь, да и чего таить. Про Михеича Саньке рассказал чирковский Шурка, одноклассник (был и другой одноклассник, Шурка Норушкинский), мать которого работала в аптеке и сама продавала боярышник школьному сторожу.
Водка-то дорогая. И самогон недешев. И потом, пьешь самогон – конец, полный алкаш. А боярышник – настойка медицинская, для успокоения нервов. А школа нервы треплет сильно, это Санька по матери видел. Та, правда, больше валерианку пила, и не пузырьками, а каплями…
– Не то, чтобы соскучились, дядя Михеич, а все ж. И брату двоюродному показать хочу, где учусь, и просто посмотреть, как тут дела.
– Дела у нас такие…– Михеич выразительно покрутил головой. – Новые дела. Все работают. А собака у вас как, умная? Не укусит?
– Без причины не кусает, умная, – поручился Санька. – Работают, значит, ребята? Понятно. Огороды, то, се. Да мы тоже не бездельничаем, с поля пришли.
– Нет, я неверно сказал, – поправился сторож. – Все зарабатывают, вот.
– Зарабатывают? – спросил Равиль. Конечно, и они не прочь бы заработать, да как, если и взрослым никакой работы нет.
– Ну, по мне это штука странная, но ведь платят. Каждую неделю. Некоторые наловчились, поболее учителя получают.
– А чем зарабатывают? Что делают? – не унимался Равиль. Начнешь спрашивать, когда получишь три мешка траченной крупы.
– Коробочки клеят.
– Коробочки?
– Да. От завода. Говорят, для упаковки образцов. Дают большой лист тонкого картона, на нем все уже распечатано, размечено. Режешь ножницами, складываешь как надо, и клеишь. Чем больше склеишь, тем, стало быть, и заработаешь больше. Ну, и пошло-поехало. Во-первых, деньги, во-вторых, каждому показаться хочется, что он не хуже других. Сидят и клеят, сидят и клеят. Оно, того… никто не озорует, даже Гольцовы, некогда озоровать, тишина и покой, сам видишь, – сторож повел рукой, показывая и тишину, и покой. – А с другой, будто и не дети, а какие-то автоматы. Ни мяч погонять, ни побегать. Непривычно… А у меня от этой тишины нервы совсем никуда стали, – но пить боярышник при них Михеич постеснялся и вернулся в сторожку.
Да уж…
Ну есть, есть среди чирковских работящие ребята, но чтобы все? И даже пять братьев Гольцовых? Клеили коробочки?
– Давайте к Караваеву Генке зайдем, – предложил Санька. – А потом к Шурке чирковскому. Те расскажут.
– Эй, погоди, – раздалось из сторожки, и Михеич, утирая губы тылом кисти, опять показался на свет. – Ты что, не знаешь?
– Что не знаю?
– Так пропали они, и Генка, и Шурка. И ещё Толик Кузовских, Валька Крученых – ну, городской, из Черноземска, и Сережка Лапников.
– Как – пропали?
– Взяли, и пропали. Ушли куда-то, да и не вернулись.
– Все пятеро?
