Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв

Урюк ее тоже услышал. Повернул башку, а затем развернулся и сам, развернулся и потрусил к калитке.

Где-то под ложечкой засосало и сердце остановилось. А делать нечего. Назвался груздем, полезай в пузо.

Он шагнул к калитке, шажком маленьким, робким. Второй вышел побольше, а третий – совсем хорошим.

– Куда? – крикнул Петька, но отвечать некогда. Куда, куда, в магазин по дрова! Калитку прихлопнуть, а то ведь порвет Урюк Наташку.

Секунды тянулись, как сосновая смолка, терпкие, вяжущие. А ведь могу и не успеть. Санька побежал действительно быстро – но у самой калитки наткнулся на спину.

– Пусти, – пробормотал он.

– Гостю первое место, – ответил Корнейка и шагнул во двор.

Ну, всё. Не было даже сил закрыть глаза. Урюк огромными прыжками приближался к калитке. Три прыжка. Два. Один…

– Привет, привет, друг человека, – голос Корнейки, спокойный, укоризненный, для Урюка оказался крепче цепи. Пес остановился в пяди от Корнейки. За забором ахнула и замолчала крикливая соседка. Петька-Пирог, что вдруг оказался рядом, схватил за руку.

– Шалишь, брат? Скучно? Ты большой, взрослый, делом займись.

Пес понуро опустил голову, кончик хвоста едва вилял.

– Цепь, конечно, нехороша. Так ведь вон ты какой! Боязно.

Урюк тявкнул. Не громко, не басовито, как прежде, а робко, даже заискивающе.

– Ты, конечно, отчасти и прав. В самом деле, где это видано – метлой.

– Эй, паренек! Ты его того… подержи, а? Или вот веревка под лестницей, ты его веревкой за ошейник, и к дереву, – Малков пытался говорить уверенно, но чувствовалось – он растерян и даже напуган.

– Зачем же – веревкой? Он этого не любит.

– Да кто его спрашивает! Перебаловал я его, вот и дурит. Ничего, шелковым станешь, и не таких обламывали! – хозяин слез с крыши, но к собаке идти не торопился. – Я его, понимаешь, в питомнике брал, денег отвалил немеряно, а он…

– Он на взводе.

– Чего?

– На взводе. В другой раз не лаять будет, а сразу рвать начнет.

– Это меня? Хозяина?

– А он не знает, что вы хозяин. Думает, чужой.

– Не видел он чужих, дурья башка! Кормлю, пою…

– Одеваю, – тихонько добавил Петька-Пирог, но Малков не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.

– Ему этого мало.

– Что ж, песни петь прикажешь? Лезгинку танцевать? Сказки на ночь рассказывать?

– Сказки бы неплохо, – Корнейка опустил руку на голову Урюку. Тот прижмурил глаза и заворчал, но не зло, как прежде, а мирно, умильно.

– Кто бы мне сказку рассказал, – вздохнул Малков. – А ты, я вижу, по собакам спец. Сечёшь.

Корнейка промолчал.

– У тебя что, много собак было? Или отец… как это называют – дрессировщик, проводник? Во, кинолог?

– Что-то вроде.

– У меня, понимаешь, это первая собака. С детства мечтал, ещё моложе тебя был. То одно мешало, то другое. А тут предлагают, возьми мол кобеля, задешево отдам (Малков либо позабыл, что отвалил кучу денег, либо сделал поправку на инфляцию). Я и взял. Да как-то не ладится у нас. Я книгу купил, но там всё больше про щенков, и вообще, книжная мудрость дешевая… Ты бы его того… не поучил? «Сидеть», «место», «охраняй», и всё такое. Не думай, я не даром, заплачу… Если сможешь, конечно.

– Смогу, – согласился Корнейка.

– Вот и ладно. Пусть слушается, а я свою собаку не обижу. Всегда и косточку дам, и будку теплую на зиму обеспечу, и всё, что положено, не сомневайся.

– Я и не сомневаюсь, – вежливо ответил Корнейка. – Только этого мало.

– А… А что ещё?

– Ее любить нужно, собаку. И кошку.

– У меня нет кошки.

– Так заведите. И корову любить нужно, у вас их четыре.

– Пять, – поправил Малков, – одну я племяннице отдал, у неё скоро сын будет, или дочь, пусть молока попьет,

– Ей, поди, скучно без вас.

– Племяннице? Это вряд ли.

– Корове.

– Ну, не знаю…

– Она ведь живая, не вещь.

– Так и молоко Людке, племяннице, не помешает.

– Телку подарите. Или деньгами.

– Деньгами… Ты, паренек, того… Не путай. Деньги одно, родственники другое. Деньгами не откупишься. Ну, берёшься Урюка натаскать?

– Берусь. Но только…

– Что?

– Зовите его Джой.

– Эх… – Малков закрыл калитку и пошел в дом.

– Ой, мальчики, мальчики, чего это вы? – Наташка притормозила рядом. Вытащила из ушей затычки и с любопытством смотрела на Корнейку. – Как это он не боится?

– Брат мой. Двоюродный, – пояснил Санька. – Он Урюка… То есть Джоя взялся перевоспитывать.

– Как интересно… Я тоже хотела, да только побоялась.

– Урюка? – Петька нахально встрял в разговор. Где он прежде-то был?

– Нет. Малкова. У него глаза странные. То карие, то голубые.

– Такого не бывает, – авторитетно ответил Пирог. – Глаза – это тебе не платья-юбочки. Один раз надел – и всё, носи, пока не сносятся.

– А у Малкова бывает. Да ты не поймешь, – протянула Наташка. – А вот Санька…

– Я понимаю, – торопливо сказал Санька. – Состояние души…

– Рядом, Джой, – скомандовал Корнейка, и пес послушно встал у левой ноги.

– Он теперь что, с нами? – обиженный Петька сделал вид, что Наташки и вовсе нет рядом.

– С нами. А что?

– Нет, ничего. Хороший Урю… нет, Джой. Хорошая собака.

Пес вопросительно посмотрел на Корнейку. Тот подсказывать не стал, думай, друг, сам.

Джой вильнул хвостом – чуть-чуть.

– А Равиль вас ждет, – Наташка слезла с велосипеда. Давно пора.

– Чего нас ждать. Вот мы все, как на ладони, – Санька пытался успокоиться. Действительно, чего волновался? А сердце продолжало колотиться, глупое.

Равиль и слыхом не слыхивал о Санькином Несостоявшемся Подвиге. Причина простая – он чистил погреб. Старая, прошлогодняя картошка, ее ровесница капуста, свекла – всё жухлое, мягкое, проросшее. Нужно будет и наш почистить. Отцу-то некогда, на стройке от зари до зари. Летние зори дорогого стоят, когда есть работа. Всю зиму отец просидел дома. То есть это так говорится – дома, на самом деле мотался и по деревне, и по округе, не будет ли какого дела. За что только не брался, да ведь деревенские и сами всё умеют. Жили на то, что матери в школе давали, но какие учителю деньги платят…

Санька тряхнул головой. Чего это он о грустном, когда лето впереди?

– Ты думал, я один приду, а я целое войско привел, – Петька-Пирог рукою показал на войско. – Корнейка с Урала, да Джой – он теперь Джой –