Юрий Никитин - Придон
У городских ворот народу было меньше, Придон соскочил, Итания пыталась спрыгнуть с седла сама, но он протянул руки и снял ее, как невесомое перышко.
– Ты когда-нибудь поднималась на стену? – спросил Придон.
– Никогда…
– Пойдем, покажу тебе его сверху. Честно говоря, довольно красивый город. Не Арса, конечно, но кое-что в нем есть, есть…
Он подал руку, Итания довольно легко, едва касаясь тонкими пальцами его широкой ладони, взбежала по крутым ступеням на самый верх стены. Стена, как каменная веревка, восьмиугольником окружает Куябу, а на ней, как узлы на этой веревке, через равные промежутки массивные высокие башни. Их восемнадцать, четыре вздымаются чуть ли не до облаков. Оттуда раньше всего замечали приближение вражеских войск, там обычно селились колдуны, но что от них осталось теперь, Итания старалась не думать.
На стене, к удивлению и облегчению Итании, почти все стражи оказались куявами. Немолодые опытные воины, они все так же несут варту, охраняют город со всех сторон, им платят, и они готовы все так же воевать и принимать удар, кто бы ни напал на город.
Однако в башнях были и артане. Это сразу заметила Итания, как и то, что в башнях их больше, а в четырех, самых крупных, где хранилось оружие, только артане. Придон вывел Итанию на самый верх четвертой башни, Итания огляделась и ахнула.
Город раскрылся весь, огромный, красочный, как игрушечный, и в то же время богатый, наполненный жизнью. Теперь она видела, что он весь кипит, как трудолюбивый муравейник, где муравьи бегают вроде бы беспорядочно, но муравейник исправно снабжается бревнами, кирпичами, глиной, добычей, водой, зерном и всем необходимым для его муравьиной жизни.
Через северные ворота нескончаемой вереницей въезжали доверху груженные телеги. Возчики настегивали волов, Итания могла рассмотреть плотно уложенные мешки, похожие на муравьиные куколки, на других громоздятся горы забитых оленей, свиные туши, везут также винные бочки, а из города вывозят дорогие ткани, железные изделия, доспехи и оружие.
– Город живет, – сказал за спиной Придон.
Итания уловила в голосе артанина неподдельное сочувствие.
Она обернулась, он смотрел виновато.
– Да, – ответила она сумрачно, – но как живет?
– Хорошо живет, – сказал он быстро.
– Ты не видел, как можно жить хорошо, – сказала она. – Сейчас люди просто стараются уцелеть. А чтоб хорошо жить, надо…
Она запнулась, а он после паузы сказал мрачно:
– Понимаю, чтоб все артане передохли.
– Я так не сказала, – возразила она.
– Ты это сказала про себя, – уличил он. – Ладно, Итания, что сделано, то сделано, зачем жалеть? Бесполезно смотреть в прошлое. Куявия разгромлена, Куяба взята, почти все ваши князья и беры уже служат мне. Это не повернешь, а если бы кто и хотел повернуть, я бы такому обрубил руки.
Она спокойно протянула к нему руки.
– Руби.
* * *После той вообще-то пустяковой размолвки черная тень пробежала тихо и незримо, но оставила после себя широкую незримую щель. Итания почему-то замкнулась, в разговоры не вступала, а когда Придон что-нибудь спрашивал, обычно невпопад и ненужное, отвечала коротко, односложно.
Придон растерянно метался между дворцом и воинским станом, что по-прежнему размещался за пределами города. Его лучшие полководцы: Ральсвик, Щецин, Меклен, Бачило, Волик, Белозерц, Плеск, Прий, даже престарелый Канивец – предпочитали жить в полевых шатрах, а не в роскошных дворцах князей и беров Куявии.
Да что Канивец, даже Вяземайт, который в Арсе жил в роскошном каменном доме, где куча слуг одевала и чесала пятки, здесь ест и пьет у походного костра, спит у всех на виду тоже у костра, бросив под голову конское седло, а если и укроется когда от ночного холода, то грубой конской попоной.
Сегодня твердо решил объясниться с Итанией, больше нет сил терпеть эту муку, когда бессонными ночами никак не приходит рассвет, кипящая кровь бьет в голову такими толчками, что, будь перед нею городские ворота, разнесла бы вдрызг, когда сердце стучит часто и больно, будто бежит, бежит, бежит, изнемогая, а воздух душен и жарок, в окна, как в щели тонущего корабля, вливаются мощные струи запахов сада, а он здесь тонет, задыхается, захлебывается, хватается за грудь…
Все заметили, что за время размолвки он похудел, почернел, покрылся густой черной щетиной, а сбривал не раньше, чем настойчиво напоминали по нескольку раз за день.
Возле ее покоев ни души, стражи давно нет, попалась навстречу только служанка, шарахнулась в испуге. Он толкнул двери, в большой комнате полумрак, половина окон забраны плотными занавесями. Итания у окна на подоконнике, обхватив ноги обеими руками, а голову склонила на согнутые колени. Сегодня день тусклый, небо в тучах, но солнечный свет прошлых дней, запутавшись в ее волосах, озарял все вокруг, как будто там остались осколки тысячи крохотных солнц.
Он все чаще заставал ее в таком положении, сейчас видел, как плечи ее слегка дернулись, слышала, даже узнала. Сердце его стиснула железная рука, потому и не оглянулась, что узнала.
– Итания, – произнес он с болью, – что ты делаешь со мной?.. У меня день начинается с твоего имени, у меня все творится твоим именем, я живу только потому, что…
Он запнулся, показалось нехорошо и даже стыдно упоминать, что уже спал бы вечным сном под дерновым одеялом, если бы не надежда увидеть ее снова, надежда и страстное желание увидеть, схватить, взять, завладеть…
Она ответила глухо, в колени, не поднимая головы:
– Придон, что бы тебя ни вело, это не любовь. Ты этого еще не понял?
Он вскрикнул, дрожа всем телом:
– Не любовь?.. Если женщину не любишь, за нее не выйдешь даже на поединок!.. Зачем, убить же могут! Я же прошел полмира, я сражал дивов, я падал в пропасти, я спорил с богами, я убивал драконов… и только для того, чтобы заслужить право смотреть на тебя! А когда мне и в этом было отказано, я двинул в бой всю Артанию!.. Так что же, какое истинное имя моему безумию?
Она начала медленно поднимать голову, и в этот момент в дверь настойчиво постучали. Раздраженный, он гаркнул люто:
– Ну что там еще?
Дверь отворилась, вошел, к его удивлению, Вяземайт. В белом, в руке посох, который Придон видел в руке Вяземайта не больше дюжины раз, брови сдвинуты над переносицей, глаза втянулись в пещеры, взгляд не поймать. Придон ощутил нарастающее раздражение, оглянулся на Итанию. Она уже смотрела на него внимательно и печально, тоже похудела, в глазах боль и страдание.
– Ну что еще? – повторил он нетерпеливо.
Вяземайт коротко поклонился.
– Великий тцар, – сказал он ровным голосом. – Совет военачальников просит тебя почтить присутствием наш сбор.
