Из глубин - Вера Викторовна Камша
– Ждите, – сейчас она заплачет, если только на нее не наорать, – только отойдите назад, к лавке.
– Постой. – Никола отвлекся от калитки, лицо его было хмурым и подозрительным. – Как тебя пропустили?
– Я попросила, – лицо горожанки вспыхнуло, – там Жильбер стоял. Он тоже из Агиррэ. Он меня узнал.
– Постой, – подался вперед Иноходец, – так ты – дочь старухи Маризо?
– Да, Монсеньор, – закивала неожиданная землячка, – да… Неужто Монсеньор меня помнит?
– Ты похожа на сестер. – Эмма Маризо… Коса вокруг головы, бирюзовые сережки… Эмма пекла пирожки с земляникой и вышла замуж за мещанина из Агиррэ. Роберу было лет девять, эта была первая свадьба, которую он видел.
– Мои девочки похожи на меня… – шмыгнула носом женщина. – Какой я была…
– Я их найду, – а еще он найдет иголку в стоге сена, но Эмма ждет именно этих слов, и она из Старой Эпинэ. – Кто-нибудь, проводите ее. Капрал, что с калиткой?
– Да все то же, – откликнулся служака, – и звук глухой, может, завалили чем. Я так думаю, надо к Торским ехать.
– Так езжайте!.. Нет, стойте, сейчас все узнаем.
4
Валентин Придд остановил мориска, не доезжая до ворот, и спрыгнул на землю, зацепив поводья за луку седла.
– Добрый день, господин Первый маршал, – лицо Спрута было не таким бледным, как всегда. От холода или от скачки?
– Здравствуйте, герцог, – почему, чем меньше доверяешь, тем учтивее говоришь? – Позвольте поблагодарить вас за помощь.
– Это мой долг, – таким тоном сообщают о кончине любимых дядюшек, – насколько я понимаю, эти ворота тоже не спешат открывать?
«Тоже не спешат», «тоже»…
– Вы ведь от Торских?
– К сожалению, – деревянным голосом произнес Спрут. – Канальные, по-видимому, безнадежны?
– Вы правы, – Робер вскинул голову, глядя на шершавые, испятнанные временем стены, из-за которых доносился надоедливый низкий гул, – о Канальных придется забыть. Остаются Галерные.
– Я проверю!
Повелитель Волн вскочил в седло, прежде чем Робер успел возразить. Серый мориск крутанулся на задних ногах, напомнив о запертом в деннике Моро.
Одинокий всадник промчался вдоль стены и исчез. Робер в изнеможении прислонился к оглохшим воротам. Действие шадди прошло, вернулись старая усталость и что-то весьма похожее на отчаяние.
Стена была не просто холодной – ледяной, но отрываться от нее было лень и незачем, все равно ничего не выйдет. Жизнь – это болото, в котором можно лишь тонуть. По крайней мере, его жизнь.
Шершавая кладка ощущалась даже сквозь одежду – сырая, заплесневелая, дряхлая, как мир. На бледной поверхности темнели пятна, они смахивали на лошадь. На сонную пегую лошадь, что бредет из вечности в вечность. Цокают копыта, понуро свисает грива, по бесплодной земле тянется цепочка следов…
– Мама, мамочка… Мама! – Девчушка лет пяти с белым узелком в руке ползет по слипшимся, сросшимся друг с другом плечам, светлые волосики, алые ленты, красные точки окружают широко распахнутые перепуганные глаза. – Мама! Где ты… Мамочка!
Ее нужно забрать, эту девочку, ее и всех остальных. Лэйе Астрапэ, люди не должны так умирать, не должны!
– Монсеньор, герцог Придд возвращается!
– Никола, – Робер глубоко вздохнул, отгоняя остатки бреда, – вы слышали крики? Крики и детский плач?
– Нет, Монсеньор, но я не приближался к стене.
– Что ж, – в голове звенит, но это пережить можно, пережить можно все, кроме чужих, жутких смертей, – послушаем Придда.
Валентин держал серого под уздцы. Коня он не жалел, себя, впрочем, тоже.
– Не отвечают? – сухо бросил Робер.
– Именно, – на длинном лице даже появилось выражение, – ворота заперты, и они, как и прочие, открываются внутрь, но одному из солдат удалось забраться на стену. То, о чем он рассказывает, весьма прискорбно.
– Потрудитесь объяснить подробнее, – Леворукий бы побрал этого Спрута с его манерами, – и, если можете, человеческим языком.
– Для этого надо быть Венненом, Дидерихом или капралом, – Повелитель Волн все же натянул на свою рожу улыбочку. – Подходы к воротам, насколько хватает глаз, забиты людьми. У стен много мертвых, дальше просто стоят и не могут двигаться. Ворота можно считать замурованными, чтобы их открыть, потребуется таран.
Таран… Его еще найти и притащить надо! Закатные твари, тут и деревьев-то подходящих нет, не говоря о топорах, а даже если б и были? Сколько людей выведешь через трое ворот, даже если выбить сразу все?! Проклятье, ну почему это свалилось на такого тупицу? Будь Первым маршалом Талигойи Первый маршал Талига, Дору б раскололи, как орех! Если бы да кабы…
– Карваль, – услышал собственный голос Робер, – пошлите в Арсенал за порохом и запалами.
– Монсеньор, – лицо Никола ничего не выражало, – что отвечать, если спросят, зачем вам порох?
– Скажите, это приказ Первого маршала!
– Талигойи, – холодно добавил Придд, и Роберу в который раз захотелось Повелителя Волн придушить. Хотя бы за то, что такой замысел и впрямь пристал Ворону. Скольких живых он сейчас убьет на месте, разорвет в клочки, завалит камнями? Но другого выхода нет.
– Сударь, – неожиданно тихо сказал Спрут, – вы отдаете себе отчет, что по ту сторону стены – люди?
– Отдаю. – Лэйе Астрапэ, что он несет, да еще так спокойно! – Уверяю вас, герцог, Создатель без сотни-другой не самых умных своих созданий обойдется. А вот тем, по милости которых в мученьях передохнут тысячи, даже Закат Рассветом покажется.
5
Вонючее, холодное марево, синюшные лица, выпученные глаза, открытые рты. Дышать нечем, шевельнуться невозможно. В просвете между двумя оскаленными головами торчит кто-то до невозможности высокий; на самом деле его вытолкнуло на поверхность, а ноги земли не касаются. Он кривляется, дергается, как кукла на веревочках, и вдруг проваливается и исчезает. Навсегда. И снова тишина, окутанные зеленью лица, сразу холод и духота. Это сзади – крики и брань, а здесь тихая, грязная, безнадежная смерть.
Сюзерен ничего не знает, остальные ничего не делают. Почему Рокслей не разгонит толпу, у него же полно людей? А Морен?! Он же знает, что такое бунт!
Часы Святой Терезы медленно, издеваясь, отбили пять, семь, одиннадцать раз. Святой Алан, куда все они смотрят!.. Смотрят? Спят они! Иноходец, Дуглас, Спрут, Карваль, а Борн был и ушел… Через час он сменит Мевена в приемной Альдо, а вечером пойдет к Марианне как ни в чем не бывало. А на галерее болтают, пьют грог, ждут, когда внизу выпьют все вино и растащат все подарки. Неужели Джеймсу никто не доложил, что творится на подходах к площади?!
Губы и язык пересохли, а ноги окоченели. Ричард отдал бы все на свете за глоток грога, но не было даже снега. Безжалостное небо радостно сияло, и в нем кружились белые праздничные голуби. Будь проклят этот праздник, будь проклят недоумок Кракл, придумавший согнать всех в Дору. И будь проклято отвратительное тупое
