Из глубин - Вера Викторовна Камша
Кедровая ветка вцепилась в шлейф не хуже репейника и потащилась за принцессой. Когда-то в Сакаци у нее на юбке повис рак, а Ферек его отдирал. Глупость какая… Женщина содрала с лица неуместную улыбочку и покосилась на выстроившихся живым коридором клириков. В серых руках торчали длинные семерные свечи, горевшие желтым огнем, а впереди сверкали лампадами Рассветные Врата, пред которыми стоял кардинал в парадном облачении. Зеленой жути, вползшей в агарисский храм Семи свечей, не было и следа – обычная благостная скука, приправленная политикой. Вечером начнут считать, кто за кем шел и что это означает.
– Возрадуемся, – рявкнул на талиг здоровенный клирик, – ибо сам Создатель возрадуется, когда вернется.
– И длиться радости Его вечно, – подхватил хор, – и каплей той радости быть радости нынешней.
Капля радости в ведре бед – вот что такое нынешний праздник. Талиг, может, и уцелеет. Если все эти Савиньяки с Ноймариненами так хороши, как про них говорят. А вот Альдо с Робером радости будет, что у Клемента при встрече с кошкой. Тут даже Левий не вытащит, наоборот – олларианцы за объятия с Агарисом восемь шкур спустят, никакого Зверя не понадобится.
Рука внука с силой сжала локоть, предупреждая о ступеньках. И правильно, хороша бы она была, шмякнувшись посреди храма кверху задом. Такой зад лучше не выпячивать, особенно днем. Ее высочество, величаво вздернув подбородок, ступила на огражденное кедровыми гирляндами возвышение и преклонила колени на подушку с вышитым голубем. Подушка была большой и мягкой, но полчаса на коленках, когда тебе за шестьдесят, еще то удовольствие. Особенно с непривычки.
Орган взвыл еще разок и смолк, служки высоко подняли истекающие воском свечи, четырежды ударил колокол, и Рассветные Врата медленно распахнулись. Меж серебряных створок показались нарисованный сад и семь раскрашенных статуй. Самым красивым был Адриан со своим львом. Говорят, святой и при жизни был хоть куда. Одно слово, Эпинэ.
– Кто ты? – произнес бархатистый мужской голос. – Тот ли, кого я ожидаю?
Левий! Всем хорош, только б росточку добавить. Был бы кардинал повыше, а Альдо поумнее, цены бы обоим не было…
– Я Альдо из дома Раканов, – звонко ответил внук. – По праву рода и по закону людскому – король Талигойский. Я пришел преклонить колена перед Создателем нашим.
– Клянешься ли ты именем Его, что сказанное тобой правда?
– Вечной душой клянусь.
– Кто вошел с тобой в храм?
– Мать моего покойного отца, – голос Альдо звенел натянутой струной, – и мои вассалы.
– Чтут ли они Создателя нашего и ожидают ли возвращения Его?
– Ручаюсь за них. Своим словом, своей жизнью, своей душой.
– Есть ли среди вошедших в храм тот, кто знает об Альдо из рода Раканов то, чего не знает он сам? Тот, кто может сказать, что Альдо из рода Раканов не чист пред ликом Создателя и слуг Его? Тот, кто оспорит сказанное Альдо из рода Раканов? Тот, кто скажет: нет, Альдо Ракан не король Талигойский?
Если знаете, встаньте и ответьте. Свеча Истины зажжена. Пока не погас огонь, откройте тайное – и будете прощены.
Свеча Истины… Желтый огонек в руках Левия. Как быстро она тает. Четыре минуты, какая малость, но можно встать, вернее, окончательно свалиться и покаяться.
Прокричать, что она, Матильда Алати, согрешила с Адрианом, с шадом, с Леворуким, и Альдо не имеет прав на корону? Или не она, а Ида… Бедная курносенькая Ида, обожавшая Эрнани. Если бы она, так боявшаяся моря, заупрямилась, оба остались бы живы, но Ида не хотела огорчать свою любовь и утонула вместе с ней.
Свеча все еще горит, а внук ждет. Он – Ракан, Ракан до мозга своих глупых костей, одно лицо с дедом! Ей никто не поверит, а если и поверит, все уже случилось. Альдо будет держаться за трон, а Робер не бросит Альдо. И она не бросит, потому что коронованный балбес – все, что у нее есть. Лаци, это как тюрегвизе – выпить и забыться. Витязь молод, и у него есть Черная Алати, а она привязала себя к Раканам, этого не разрубить… Упавшие листья к веткам не прикрутишь, как ни старайся.
Золотистая звездочка жалобно замигала и погасла. Огонь, Круг, жизнь – все кончается, а молодость кончилась уже давно.
– Альдо из дома Раканов, – голос Левия был ровен и бесстрастен, – здесь нет никого, кто оспорил бы твое право. Нет никого, кто бы знал про тебя дурное. Ты чист в глазах слуг Создателя. Возблагодари же и восславь Его, ибо Он есть истина первая и последняя, начало всему и вместилище всего.
– Славлю Создателя устами и сердцем, – выкрикнул внук в серебристый рассвет. Громко выкрикнул. Анэсти тоже повышал голос, когда врал. Почему она не видела, что в Альдо столько от деда? Сын был почти алатом, а внук – талигоец. И дурак к тому же.
– Отрекся ли ты отдухов нечестивых? – для эсператистов что мармалюца, что охотнички золотые – все одно нечисть.
– Я не знаю таких. – Внук-то не знает, а вот с кем она на могиле Эсперадора согрешила?
– Верю слову твоему, сын мой. Да свершится предначертанное тебе при рождении твоем.
Маленькие, еще ниже кардинала, клирики – и где он только таких раздобыл? – встали позади Левия. Кардинал тронул наперсный знак.
– Возлюби всякого брата во Ожидании, как брата кровного. Смири гордыню свою пред ликом Создателя. Почитай пастыря своего и отца своего. Почитай мать детей твоих и держи ложе свое нескверно. Не злоумышляй против брата своего во Ожидании. Не предавайся излишествам, теша плоть свою в ущерб духу.
– Мэдосэ, те урсти пентони меи нирати, – вполголоса попросил хор.
«Отринь Закат и открой душу Рассвету», – одними губами повторила на талиг Матильда, глядя, как седой маленький клирик снимает с головы молодого человека кедровый венок, высоко поднимает над собой и опускает в корзину.
– Мэратон!
Служка подал его высокопреосвященству массивный жезл, кардинал опустил его в сосуд с освященным Эсперадором маслом, коснулся им лба, висков, щек и запястий Альдо. Разом вспыхнули прикрепленные к тыльной стороне Рассветных Врат лампады, словно там, в Саду, и впрямь рассвело. Левий подал жезл Альдо:
– Именем Создателя нашего называю тебя королем Талигойским, – глаза Левия светились неподдельной теплотой и участием. – Будь
