Пустая - Яна Летт
Они безмолвно кричали, просили о помощи… меня.
– А ну пошли прочь! – прошипела женщина в красном. – Не до вас. Прочь! – Но фигуры не слушались, и от нее запахло растерянностью. Не глядя на меня, она отступила за перегородку.
Костяное чудище, переставшее терзать мою ногу, отступило назад – вид, как и у хозяйки, у него был обескураженный. В спешке оно задело костистой лапой пол – когти чиркнули воздух совсем рядом с моим лицом, и я почувствовала запах трав, вплетенных в связующую существо пряжу…
Запах шалфея.
Дрожащими руками я достала из кармана синее стеклышко. Без него призраки были видимы, но почти прозрачны. С ним – стали очень четкими, как из плоти и крови.
«Как мне помочь вам? Как?»
Женщина появилась из-за перегородки. На этот раз я и на нее смотрела сквозь синее стекло – если бы не красное платье, я бы ее не узнала. Дряблые груди утонули в корсете. Платье висело мешком. Лицо покрывали морщины. Глаза тускло мерцали глубоко в глазницах, как кусочки черного агата. Растрепавшаяся коса, перекинутая через плечо, была белой, как совиное оперенье.
Я отвела стекло в сторону и снова увидела красавицу – русые волосы, румяные щеки, ясные голубые глаза.
К груди женщина прижимала корзину, из которой доносилось хныканье – тихое, но непрерывное. Призрачная толпа оживилась, задвигалась быстрее. Пустые дети словно забыли обо мне, увидев Крисса.
– Вот, – сказала женщина в красном ворчливо, – сейчас вы получите нового брата… Заберете его, и проваливайте.
Маленькие пустые призраки беззвучно застонали, заколыхались, как волны.
Я вспомнила, как Никто рассказал мне, что пустые – то, что остается после сотворения особенно сильных проклятий. И эта противоестественная, долгая молодость…
Девушки, приходившие на гору, чтобы избавиться от нежеланных детей, – знали ли они, на какую участь их обрекают? Маффи сказала, что не все возвращались назад. Пытались передумать? Вот только вряд ли она позволяла им уйти.
То, чему я не могла помешать, должно было случиться с минуты на минуту. Бестелесная толпа подбиралась ближе к корзине, завороженно глядя на нож в руке надмаги. И тут я увидела взгляд светловолосой девочки – той самой, что привела меня. Самая старшая из призраков, она, видно, была единственной, кто пытался противиться чарам женщины. Поймав мой взгляд, она кивнула на костяное чудище, горшочек между его лапами.
Я действительно никогда не была метким стрелком. Более того, чехол для револьвера я сшила сама, выглядел он так себе, да и оружие в нем постоянно застревало. Но в тот день я выхватила его легко и быстро, так быстро, что женщина в красном не успела отдать приказ костяному чудищу.
Первая пуля снесла ему половину черепа – теперь в меня слепо таращилась только одна пустая глазница. Вторая – оторвала одну из ног, и костяное тело подломилось, упало на бок.
Женщина в красном поняла, что происходит, – слишком поздно, уронила корзину на пол, завизжала – бесполезно. В тот день в тире на городской ярмарке я могла бы выиграть главный приз. Третья – и последняя – пуля попала прямо в горшочек. Он разбился на десятки осколков. Прах, серый, легкий, разлетелся на комнате, осел на земляной пол… В тот же миг, как первые мельчайшие частицы праха коснулись земли, призрачные фигуры исказились, задрожали, стали плавиться, как воздух в сильную жару.
Я успела увидеть взгляд светловолосой девочки – спокойный, благодарный. Она улыбнулась, а потом ее лицо растворилось в воздухе.
– Дрянь! Дрянь!
Призрачные младенцы таяли один за другим, и женщина в красном когтила воздух растопыренными скрюченными пальцами, как будто пытаясь удержать их, и кричала, кричала, кричала… Она тоже менялась. С каждым исчезающим призраком ее облик все больше походил на настоящий, тот, что показало мне синее стекло. Кожа сморщилась, истончилась и высохла. Волосы поседели, поредели; глаза потемнели, угасли, спина сгорбилась.
– Дрянь… Дрянь…
Теперь ее голос звучал тихо, как шелест листьев или скрежет ветки по стеклу.
Костяное существо с негромким стуком обрушилось на стол, разом превратившись в безобидную груду мертвых костей.
Последние прозрачные фигуры растворялись в воздухе – и из корзинки послышался тихий безнадежный плач ребенка. Я со стоном приподнялась – укус на ноге продолжал кровоточить, – взяла корзину за соломенную ручку, подтянула к себе.
Хозяйка дома не пыталась меня остановить. Она опустилась на землю, обхватила свою поседевшую голову руками и глухо, по-звериному стонала и хныкала, раскачиваясь из стороны в сторону, как будто лишилась рассудка.
– Что ты натворила? Что ты натворила? – Она слепо таращилась на меня, размазывая слезы по щекам. – Столько лет их прах питал меня… Столько лет… Нужно было сразу убить тебя…
Я вдруг почувствовала, что сыта по горло этим домом и женщиной в красном. Теперь она меня не пугала – хотя, возможно, все еще была опасна. Зажимая рану на ноге и придерживая локтем корзину, я вытащила из сумки хлеб, соль и шалфей.
– Скольких детей вы убили? Они сохраняли вам молодость? Давали силу?
– Эти дети никому не были нужны! – Теперь она напоминала крысу. Огромную крысу в нарядном платье. – Матери приносили их сюда по доброй воле, чтобы сбежать от позора. Некоторые даже рожали их здесь, у меня, в тишине гор, и я заботилась о них и давала им денег на обратный путь. Девушки возвращались к своим семьям или женихам… А детям все равно не суждено было жить на свете.
– Как насчет Крисса? – Я плотнее прижала корзину. У меня не было сил спорить с ней про других детей, «ненужных». – Его мать не отдавала его. Он был ей нужен…
– Каждый год эти девушки заявлялись сюда, иногда и не по одной. Что с того, что я убивала их младенцев, – те и так-то не сознавали себя, а уж опустев, и подавно, – бормотала женщина. Кажется, она меня больше не слушала. – А что еще мне было делать, скажи на милость? Они сами шли ко мне… А если нет… мне приходилось спускаться в город, но так редко… – Она подняла на меня взгляд, и ее лицо исказилось уродливой гримасой. – И ведь это было и для их пользы! Разве жалко им иногда дать одного ребеночка? Ведь я же им помогала, глупая ты дрянь! Почему, думаешь, они так долго мирились с тем, что я живу здесь, на горе? Я была нужна им! Я…
– Понятно. – Я с трудом поднялась на ноги, раскрошила на пол – туда, куда упал прах, – хлеб и соль, потерла в пальцах шалфей. – Я ухожу. И забираю ребенка. Если вы что-то… я выстрелю. – У меня не было патронов, но она не могла этого знать.
Она как будто не слышала – скрюченные пальцы бессильно сгребали прах, перемешавшийся с землей и стружкой. Она была права: невозможно наполнить разбитый флакон. Что ж, разделить землю и прах – тоже.
– Уходи, – наконец проскрипела она. – Череп был отравлен. Даже если спустишься с горы, вас обоих не пустят в город… и вы все равно подохнете. Медленно.
И она улыбнулась – впервые с того момента, как рассеялись призраки, – сытой, довольной улыбкой.
Я ушла, не оборачиваясь.
Крисс в корзине лежал очень тихо.
Смеркалось. Белый, как будто жидкий туман стремительно стекал с горы вниз. Ветер волновал ветки сосен и редких кустиков неизвестного мне горного растения – с жесткими листьями и белыми цветками. Днем я его не заметила – сейчас, в полумраке, листья замерцали, освещая путь.
Стоило поторопиться. Даже если надмага не станет преследовать нас, ночь настигнет неминуемо. Шансы не найти тропу, подвернуть ногу, навсегда остаться здесь в объятиях сырого тумана – очень велики. И меньше всего мне хотелось ночевать на горе.
Нога болела – с каждой минутой сильнее. Как-то меня укусила одичавшая собака, вышедшая ночью из леса к моему костру. Тогда я промыла и обработала рану сразу, но она заживала долго и мучительно… Но не так мучительно, как сейчас. Ногу как будто поджаривали на медленном огне. Стоило промыть рану, перевязать тряпицей. Поможет ли все это, если на клюве был яд?
Мне не верилось, что я могу умереть. Я двигалась, дышала и отчаянно хотела добраться до города, вернуть ребенка
