Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
— Доброе утречко, леди-рыцарь, — пропищал он фальцетом. — Это я, ваша камеристка. Государыня прислала за вами мотор и вот эти тряпочки. Разъезды верхом на костяшках прекращаются до особого распоряжения: вас ждёт дворцовый протокол, моя бедная леди.
— Злыдень! — фыркнула я. — Злорадствуешь?
— Разве что самую малость, — ответил Клай невозмутимо. — Потому что ты поедешь в моторе, а не со мной, и потому что тебе форма идёт. Ты в ней…
— Что я в ней?
Я развязала ленточку. Платье было зелёное, правильно зелёное, без кринолина, коротенькое — новая мода, подумала я. Мода военного времени. И чулки, и нижняя рубашка, и панталоны, и туфельки. И мой черепаховый гребень.
— Ты в ней моя, — сказал Клай.
— А без неё я чья? — спросила я с досадой. — У меня волосы, наверное, до сих пор воняют адом.
— Это неважно, — сказал Клай. — У нас просто такая работа.
— Твоя работа — моя камеристка, ты сам сказал, — сообщила я. — Вот и приступай, раз меня ждёт дворцовый протокол. Помоги мне зашнуроваться.
— На этом платье же шнуровка спереди, — удивился Клай.
— А какая разница? — хмыкнула я.
Ладно, мы оба понимали, что это всё совершенно неправильно. И Клай не мог меня поцеловать, зато я могла. И он был привязан на два Узла, поэтому вообще не должен бы ощущать мои поцелуи, но…
— Между прочим, мы в часовне, — сказал Клай.
— Ну и что? — удивилась я. — Таким тоном сказал, будто мы здесь демона вызываем.
— То есть тебя вообще ничего не смущает? — удивился он в ответ. — Наставник Авис за занавеской, например?
Это я забыла. Чуть не сгорела от смеси Дара и смущения — и вывернулась у Клая из рук. Начала одеваться так быстро, будто сама была солдатом, поднятым по тревоге. Никакая я не монахиня, ни тёмная, ни светлая. Я — некромантка.
И, как все некроманты, сумасшедшая. С вывихом и креном. И влюбляться я, видимо, всё-таки умею. В мёртвых.
И Клай — тоже некромант. Мы друг друга стоим.
Он мёртвый. Он фарфоровый и каучуковый. Его руки — это металл и кости. Ладно бы я любила бы лишь его душу — но я ведь люблю и его искусственное тело, которое помогала собирать по частям. И фарфоровую маску, которую сама лепила.
Сумасшедшая.
А его всё это и не смущает. И более того: Клай тоже некромант. И его это тоже цепляет, потому что он тоже псих ненормальный, что было понятно с самого начала.
Потом я пила травник с Ависом, у которого было прекраснейшее расположение духа, а Клай сидел на подоконнике и смотрел, как я пью травник и ем рыбный пирог. Смотрел, как дилетант из клуба живописи — на модную картину: ах, просто глаз не отвести!
— Ещё стихи почитай, — хихикнула я, просто не выдержала.
— Да запросто! — Клай переплёл пальцы, закатил глаза и выдал патентованным тоном светского франтика: — Вы такая манэрная, вы такая истомная…
— Почему все фарфоровые — как люди, а ты — как зараза?! — закричала я.
— Прости, леди-рыцарь, — сказал Клай смиренно. — Видимо, я просто счастлив, а потому хочется прыгать и скакать. Я больше не буду.
— Вот интересно! — возмутилась я. — А кто будет?
— А можно я вас обвенчаю, дети Божьи? — спросил Авис.
— Нет! — тут же сказали мы слаженным дуэтом.
— Карла продала семейное счастье, — со вздохом сказал Клай. — Мы уже пытались надуть судьбу… хотели Долику и Дорина забрать себе… Но вот видишь, святой человек: нельзя нам детей, даже чужих детей забрать — и то нельзя. И рисковать Карлой я не могу. И вообще — я же мёртвый. Я просто её фарфоровый ослик — и только, — и покачал головой, вперёд-назад.
— Думаете, это грех, наставник Авис? — спросила я.
Взяла руку Клая и лбом ткнулась в холодную ладонь. Кости и металл.
Моё.
— Не знаю, милое дитя, — сказал Авис грустно. — Помоги вам Господь.
Перед тем как уйти, мы с Клаем собрали мою пропитанную адом форму и сунули её в печь. Поверх галифе я положила алую куртку Хаэлы. Авис зажёг от лампады лучинку, шевеля губами, — наверное, просил Бога всё тут очистить — и поджёг грязные тряпки.
И мы снова учуяли, как пахнет адский дым. Авис распахнул дверь на двор — и мерзкий запах дыма смешался с запахом мелкого холодного дождя. Я стояла на пороге и пыталась понять: почему же дождь, когда должно вовсю сиять солнце — в честь нашей победы?
Что же небеса оплакивают?
Туфельки казались совсем невесомыми после кавалеристских ботинок. И я поняла: стоит наступить в лужу — тут им и конец. Клай тоже понял — по-своему: накинул на меня плащ-палатку, а потом сгрёб и поднял.
И нёс до мотора на руках. Фарфоровый и бронзовый воин.
Я даже не попыталась возмущаться.
Дипломатов мы, кажется, слегка шокировали. Или не слегка. Зато здорово порадовали кавалеристов, живых и фарфоровых. Валор открыл передо мной дверцу мотора с нашей прибережской короной, я уселась рядом с ним и с мессиром Вэгсом, Тяпке было тесно, она крутилась и вертелась у нас в ногах, Вэгс отодвигался и отодвигался — и в конце концов мы с Валором устроили мою собаку на коленях.
Сыпал дождик, мелкий и серый, как пыль, и газетёры паковали светописцы и прочее оборудование. Только Ликстон ещё успел несколько раз щёлкнуть Ланса — в обнимку с фарфоровыми кавалеристами, рядом с костяшкой, с весёлой и злой улыбкой. Ликстона, кажется, беспокоил только пасмур: вдруг для карточек недостаточно света, даже со вспышкой. Этот ушлый тип как-то ухитрялся не бесить наших прибережцев. Даже Ланс перекинулся с ним парой слов — с другими газетёрами, а тем более с дипломатами, он по-прежнему не разговаривал.
Кавалеристы строились в походный порядок. И Ильк лихо, как другой фарфоровый красавчик когда-то давным-давно, свистнул и запел:
— Приедет милый друг ко мне
На механическом коне.
Ах, мама, даже на войне
Любви есть место!
Сверкает сталь, сверкает взгляд,
Медали весело блестят —
Готов и в бой, и на парад,
И в храм с невестой!
Клай и кавалеристы подхватили припев — и Ланс с ними. Я только удивилась: когда он успел выучить слова! А Шкилет вскинул череп, будто хотел заржать, — и я подумала, что было бы очень забавно уговорить Фогеля вставить Шкилету такой же органчик, как Тяпке. Пусть ржёт, ему, наверное, будет радостно.
Клай весело махнул мне рукой. Я бы тоже должна была радоваться, но проклятущий дождь доломал меня,
