Наталия Мазова - Исповедь травы

Воистину! Любить, а не иметь, не обладать! Не уподобляться Райнэе! Если я люблю Флетчера – да будет он счастлив с Тинкой, ибо ему так лучше! Если я люблю песни Гитранна – пусть их слышит как можно больше народу! Радоваться же надо, что неведомым путем они добрались и на эту, весьма тяжелую Суть, а не ощущать себя обворованной!

Между тем этот… черный менестрель доиграл Смертную Печать Огня – и теперь смотрит мне в лицо со страхом.

– Кто… ты?

И тогда я, сгорая от стыда, бросаюсь бежать – прочь от того, кого посмела поставить ниже себя, прочь от тех, кто это видел, прочь, через узкую проезжую часть, туда, за киоски, куда не падает свет фонарей…

…удар – и громоздкая, как бронеход типа «личинка», легковая машина уносится прочь, даже не сбавив скорости, а я лежу на асфальте, задыхаясь от боли. Капюшон слетел с моей головы, волосы рассыпались, сумка отлетела в сторону… а я завороженно смотрю, как медленно проваливается сквозь решетку канализации тонкая цепочка со знаком Черной Луны.

Вся толпа, слушавшая песню, быстро обступает меня, народ все прибывает, я, как во сне, различаю сквозь гул голосов: «Не было же никакой машины… как из-под земли вылетела!»

– Дайте пройти! – теперь уже он, черный менестрель с Техноземли, протискивается сквозь толпу, чтобы опуститься передо мной на колени.

– Что с тобой? Тебе очень больно?

– Конечно, больно, – его лицо белее мела, и только расширившиеся глаза чернеют провалами. – Но я попробую встать… – я с огромным трудом пытаюсь приподняться, и тогда превосходящая все мыслимое боль словно взрывается в моей груди и особенно в спине, и сознание мое мгновенно гаснет…

А в этот миг далеко от места происшествия сильный порыв ветра ударил в закрытое окно – раз, другой, взвыл, с размаху ударившись о стекло, яростно ударил третий раз… И, сдавшись, форточка распахнулась, и стекло пошло трещинами от удара о стену…

Шинно почувствовал, как рыженькая девушка, только что мирно дремавшая у него на груди, похолодела, напряженно выгнулась – и вдруг забилась в кольце его рук, как пойманная птица.

– Что ты, Тайка? – произнес он, невольно заражаясь ее тревогой.

– Мне страшно, Гэлт, – неестественно ровным голосом ответила девушка. – Мне привиделось… я задремала, и мне привиделось, что я – осенний лист, последний на ветке. Ветер сорвал меня и бросил на землю, и нога прохожего вмяла меня в грязь. Только и всего.

Она замолчала, все еще дрожа, и тогда оба ясно услышали, как воет ветер и звенит бьющееся стекло в соседней комнате.

Одним гибким движением Тайка вырвалась из рук Шинно, схватила с полу начатую бутылку с вином и исчезла на кухне. До Шинно донесся плеск жидкости, льющейся в раковину.

Милая вечеринка вдвоем кончилась неожиданно и зловеще.

Набросив рубашку, Шинно взял свечу, подошел к темному, отливающему последней синевой зеркалу ночного окна – и не увидел себя. Вместо этого взгляду его открылась картина обнаженного поздней осенью леса. У почти погасшего костра прямо на земле неподвижно лежал юноша с закрытыми глазами и руками, стиснутыми на рукояти джэльты. Порывы ветра разносили в клочья почти мертвый костер, и пепел, подобно первому снегу, ложился на лицо и одежду юноши, засыпал сединой его длинные темные волосы. Сон, похожий на смерть, и только яркой, до боли в глазах, точкой, пульсировал синий свет в камне его перстня.

Машинально Шинно бросил взгляд на свое кольцо – точную копию того, в зеркале ночи. Конечно, камень был спокоен – драгоценная игрушка, мертвая имитация сапфира Огня…

– О небо, что это? – Тайка неслышно подошла сзади, обняла за плечи. Шинно мимолетно удивился, что и она ВИДИТ, но задумываться над этим было некогда.

– Один человек попал в беду, – отрывисто бросил он. – То есть даже не столько человек, сколько… Мир в опасности, Тай.

Он повернулся к ней, и она увидела, как он изменился. Не было больше веселого и хитроватого Гэлта, первого донжуана в их кругах – перед нею стоял рыцарь в черном и желтом, и в руках его откуда-то взялась шпага с позолоченным эфесом, но острее шпаги был взгляд зеленоватых глаз.

– Мне надо туда, – сказал он и слегка коснулся губами ее лба. – Ты только ничему не удивляйся.

– А я и не удивляюсь, – спокойно ответила Тайка. – Иди. Надо – значит, надо.

Шинно пристально посмотрел на нее, заметив непонятно:

– Я и не знал, что у святой Ирмы уже начали появляться собственные адепты… Что ж, тем лучше для нее!

С этими словами он взобрался на подоконник и шагнул прямо сквозь стекло. И не стало его, а Тайка увидела, что теперь в головах спящего в лесу сидит лиса, ярко-рыжая, как язык огня или осенний лес, сидит неподвижно, словно охраняя, и только хвостом поводит из стороны в сторону.

А потом картинка в окне начала гаснуть, и вот уже снова видно лишь отражение девушки со свечой в руках, а за ее спиной носятся по комнате осенние листья, проглаженные утюгом, которые вырвал из вазы незваный гость-ветер…

Тайка сняла с полки магнитофон. Вставила кассету, отмотала не глядя…

– Ты меня слышишь? – негромко сказала она тому, что было за ночным окном. – Я не знаю, кто ты или что ты. И в Бога верить меня тоже не учили. Но я говорю тебе: ничего у тебя не выйдет. Ты не пройдешь. У тебя нет власти – ни надо мной, ни над кем! – и резко нажала клавишу.

И в лицо ночному ветру золотом труб и серебром струн ударила торжественная мелодия, взвилась в темное небо и обрушилась оттуда блистательным водопадом:

ТЫ УЧИТЕЛЬ НАШ, ТЫ СПАСИТЕЛЬ НАШ,

УЛЫБНИСЬ – СРАЖАЙСЯ – УМРИ!

– Улыбнись, сражайся, умри! – повторила Тайка, по-прежнему неотрывно глядя в ночь. Она не знала, откуда пришли к ней эти слова, но, выговорив их, она словно тоже взяла в руки невидимый клинок, чтобы преградить путь тому, леденяще чужому, в которое шагнул Гэлт…

Пламя свечи в ее руке взметнулось, словно подтверждая: тебе не пройти, Тень!

…что-то слишком часто я стала здесь оказываться, не к добру это. Словно тут, в Замке-без-Лица, установлен какой-то магнит, который вытягивает меня сюда из реальности – причем каждый раз в момент неимоверного внутреннего напряжения, обильно приправленного испугом.

Странно – в этот раз замок пустынен. Все так же пляшут среди черных полированных стен разноцветные вспышки, но музыки нет, и ни души вокруг. Единственный звук, гулко разносящийся по мраморным коридорам – перестук подковок на моих каблуках. Никогда бы не подумала, что здесь бывает так… Впрочем, что я вообще знаю об этом месте, кроме того, что нет ничего опаснее, чем прийти сюда по доброй воле, возжелав запредельного и запретного?