Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   - Ну и что с того? Мои молодцы насиловали бы их на каждом привале - криков не оберешься, ссор и беспорядков... А так, они все отправились в этот ваш ашшаритский рай нетронутыми и невинными...

   И парсиянка обвела хмурым взглядом трясущихся евнухов, кахраману и Зайнаб:

   - Еще четыре рта...

   Тумал, в ужасе раскрывая глаза, засунула в рот кулак, чтобы не заорать от страха.

   - Ладно... - кивнула сама себе Мараджил, не обращая внимания на осторожные вздохи облегчения. - Ладно... Осталось заехать в Ракку...

   - Мы бежали из столицы, и ты хочешь вернуть нас обратно? - растерянно пробормотала Ситт-Зубейда. - Сколько пути от Мадинат-аль-Заура до Ракки? Нас схватят, о безумная...

   - Не схватят, - холодно улыбнулась парсиянка.

   - Пыльная буря из Руб-эль-Хали, - мерзко захихикал сабеец. - Принцу Ибрахиму скоро станет не до беглого харима, кхе-кхе...

   - Но почему Ракка? - Зубейда сопротивлялась вяло, но все же сопротивлялась.

   - Потому что там, возможно, тоже нуждаются в моей помощи, - оскалилась Мараджил.

   И, ежась и темнея лицом, добавила:

   - И пусть боги помогут этой дуре Арве уцелеть. Ей и ее щенку.

   Коротко взглянув на прижавшихся друг к другу мальчиков, парсиянка задумчиво поправилась:

   - Я хотела сказать, моему любимому внуку. Я вас так люблю... обоих...

   И, уже темнея лицом, уходя в собственные мысли, добавила:

   - Я хотела сказать, всех троих.

   Мальчиков била крупная, заметная дрожь. Под подбородком у Аббаса остался след от окровавленного пальца Мараджил.

   Зубейда посмотрела на красное пятно на шее ребенка, потом на парсиянку.

   И тихо сказала:

   - Как скажешь, сестричка. В Ракку, так в Ракку.

   Фазлуи почесал редкие волосенки на голове и захихикал снова:

   - Чем севернее, тем лучше, моя госпожа... Хи-хи-хи... чем севернее, тем дальше от Куфы...

   Ситт-Зубейда попыталась сдвинуться с места и поняла, что закоченела насмерть.

8 Змей Рустама

   В мире второго зрения взгляд Тарега был ястребом. Мелкие барханчики пустыни схватывались отвесным, беспощадным полуденным зноем. Горизонт и земля плыли волнами мари, ослепительный свет разбивался темными блюдцами тени. Силуэт раскинувшей крылья птицы скользил над пустыней, морщась и изгибаясь.

   Песок в мире хен всегда был красным. Возможно, от крови тех, кто веками ложился в его толщу - верблюдов, коней, овец, мужчин, женщин, детей. Черные гривки травы оказывались волосами присыпанной песком женщины. Под галькой на дне вади истлевали кости антилоп. За длинными дюнами, в ложбине бились на ветру лоскутки на палках - там от века зарывали в землю новорожденных девочек. Далеко за холмами шакалы растаскивали трупы налетчиков, отравившихся гнилой водой. Привязанные к кустам, мелко дрожали и бились их подыхающие от жажды лошади. Хрипел верблюд, которого в четыре руки тянули за повод - не желал становиться на колени, не хотел подставлять горло под блестящий нож в руке тощего смуглого человека. Песок багровел, наливались чернотой тени.

   Уходящие в никуда колонны призрачного города розовели в закате. Кости животных, сумеречников, людей и существ невообразимо древних распадались в прах в раскаленной почве, в слоях осколков, черепков, обрывков пергамента и медяшек. Слой за слоем под бесконечными, в стороны расходящимися колоннами Ирема - на огромную, многовековую глубину. Останки прежнего Ирема, другого города, других существ спрессовывались в кладбищенский тлен, в перегной, громадным весом камня и времени раздавливались в липкую пленку, в тину, в густую черную нефть.

   Колонна за колонной шло войско, тянулись караваны верблюдов, люди входили в Ирем, потом покидали город. Вычерпывали колодцы, со дна поднимался ил. Тень ястреба скользила над головами, люди смотрели вперед, боялись оглядываться по сторонам. Лошади дрожали тонкими ногами.

   Все они умрут - люди, лошади, верблюды. Слой за слоем лягут в бесчувственную, равнодушную землю под равнодушным небом - удобрения для будущих поколений, смрадное густое масло для жалких светильников тех, кто придет следом.

   У северных и у южных ворот Ирема - мест карматских жертвоприношений - песок блестел лужами и хлюпал красным. И шевелился со стоном, словно тех, кто напитал его кровью, закопали в песок живыми. Солнце пройдет по небу раз за разом, зной переплавит тела мертвых, песок высохнет. Кровь, плоть, кости сгниют, их передавит земля. Все забудется, тощая женская рука в оборванном рукаве поправит фитилек светильника - чадит. Женщина, ее муж, ее ребенок тоже умрут и станут нефтью.

   Светильник чадит.

   Тень ястреба скользит по пыльной взвихренной земле Дехны. Трупы коней и верблюдов, свившиеся от знойной муки тела отставших. Задремал, упал с коня или верблюда, войско ушло вперед, его не видно даже в миражах. Затерявшиеся в безмерности красной равнины одиночки корчились на раскаленном камне, небо и солнце равнодушно наблюдали их гибель.

   Тарег, Тарег, где ты...

   Светильник чадит.

   Майеса натягивает повыше толстое ватное одеяло - под ним шевелится крохотное тельце. Маленькая, лысая еще головка, заплывшие глазки новорожденного младенца. Тонкая рука в широком шелковом рукаве поправляет фитиль в лампе на высокой ножке. Красные кулачки торчат из-под одеяла, младенец чмокает во сне.

   Я не знаю, как его назвать... Тарег, Тарег, где ты...

   Блестят шпильки в прическе Саюри, она ставит на циновки поднос с чаем. Майеса поднимает к лицу ладони, плотные двойные рукава падают, на запястьях жалко торчат косточки.

   В ущельях воют дэвы и волки, мне так страшно... В Замке Сов множество комнат, множество занавесов, я лежу рядом с твоим сыном, и слушаю вой за стенами. Где ты, где ты, Тарег...

   Женщина плачет, жалко вздрагивают плечи под плотным шелком. Алое платье с морозным узором, словно там, в горах, еще зима.

   Возвращайся скорее, мне так страшно... Ты ведь вернешься?..

   Тонкие белые пальцы судорожно комкают край платья, наощупь добираются до светло-зеленой яшмы медальона, другой рукой Майеса вытирает катящиеся по щекам слезы.

   Ты слышишь меня, Тарег?

   Яшмовый котенок висит у Майесы на шее. Парный талисман - ярко-зеленый, в прожилках, барс - лежит перед ним на ковре. Амулет поблескивает в свете лампы, кошачье волшебство на мягких лапах подкрадывается к плачущей женщине, трется о щеки, нежно щекочет усами. Саюри подает платок, и Майеса вытирает красное, опухшее от плача лицо.

   Конечно, вы не слышите, мой господин...Я желаю вам удачи в начинаниях, Тарег-сама, простите недостойную слабость этой ничтожной...