Твое… величество! (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
А вот если сказать, что конкурент есть…
— И кто же?
Мария пожала плечами.
— Совершенно не интересно. Вы умный, дорогой супруг, придумайте что-нибудь сами… есть же семейства, которые вам не нравятся? Почему жених должен обязательно быть принцем? Скажите, что в связи со сложившейся ситуацией, хотите, чтобы мужем дочери стал эрландец, что передумали отпускать мою Анечку в другую страну — что такого? Спорить готова, дедушка Вернера подумает, что вы решили сами воспитать себе преемника, и начнется что-то приятное!
Оскал Марии не сошел бы за дружелюбную улыбку даже в темноте. Хорошо хоть, клыки не полезли.
Иоанн оскалился в ответ не менее дружелюбно.
— Так и сделаем, дорогая жена. Так и сделаем…
— А когда у вас будет шесть деток от Дианочки, или там… восемь, переиграете потихоньку. Анна — принцесса от двух древних королевских домов, она не останется без предложений.
Намек Иоанн тоже понял.
Мария — породистая, и ее дети тоже. А он подобрал… даже не дворнягу, те-то и умные бывают, и красивые, а так… вот и пусть теперь мучается.
Хлопнул дверью, да и вышел.
Мария подмигнула дочери.
— Ну что, зайка? Справились?
— Мама, — Анна решила ковать железо, пока горячо. — А папа точно…
— Разведется? — Мария дождалась кивка от дочери, и вздохнула. Да, видела она то же самое в своем мире. Видела… ненавидела!
Так же смотрели на нее и родные дети, когда она за шкирку выкинула супруга из своей жизни. Понятно, детям-то хочется и маму рядом, и папу, только вот…. Нельзя прощать предательство. И терпеть его нельзя рядом с собой, потому что однажды ты, такая сильная сейчас, упадешь на колени. И понадобится тебе чья-то рука, чтобы опереться, чтобы встать, а вместо этого тебя ударят в спину. Жестоко. По-подлому, когда ты не будешь этого ждать.
Предавший один раз — предаст каждый раз. И ты просто не поднимешься, и утянешь за собой тех, кого любишь, кто может рассчитывать только на тебя.
Сейчас Мария показала зубы, которых не было у ее предшественницы, и Иоанн заинтересовался. Но ТУ Марию он тоже травил, и давил, и во многом довел до смерти… предлагаете его пожалеть?
Не надо.
Он не пожалеет. Особенно, когда появится очередная Диана — Лиана — Марианна…
— Маленькая, я не стану тебе врать. Скорее всего, мы разведемся. Сейчас нас сплотила внешняя опасность, но стоит ее убрать, и папа опять помчится за Дианочкиными сись… красотами. А я его за это не прощу.
— Потому что у тебя такого нет? — Анна показала на корсаж Марии, который по объемам и правда был скромнее Дианочкиного. Намного скромнее.
Мария фыркнула.
Было же у нее! И побольше, чем у Дианы! И относилась она к этому спокойно, и сейчас ей нравится то, что есть.
— Зайка, главное не тут, — Мария показала, где именно, — а то, что внутри. Можно выщипать волосы и шесть раз перекраситься, набить корсаж ватой или наоборот, расплющить все имеющееся, люди придумали много хитростей. Но любить должны тебя, а не оболочку, иначе это как жениться на свадебном платье, а невесту по дороге потерять.
Анна захихикала, представляя себе такую картину.
— А как же! Я не говорю, что не надо за собой ухаживать, или надо распуститься, сидеть на попе, лопать пирожки, мрачно приговаривая: меня полюбят за мою душу, или вот, быть, как эрра Розабелла. Понимаешь? Так ведь и волосы можно не мыть, и блохи заведутся, и вши…
— Да.
— Платье должно быть чистым и ухоженным. Но главное это все равно — ты. У Дианочки нет ничего, кроме платья, а твой папа именно на него клюнул. Настолько, что я ему стала неинтересна, как человек. Он меня променял на картинку, на пустоту, и этого я не прощу.
— А Предотец приказал прощать.
Мария состроила серьезную гримаску.
— Прощаю тебя, чадо! Умри с миром. Нет?
— Ма-ам!
— Тогда не умирай. Иди с миром, но в… туда! Короче, именно туда!
— МАМА!
— Ну что тебе⁈ — Мария внаглую принялась щекотать малявку.
— Мама, ну правда… я же уже взрослая!
— А если взрослая — запомни. Простить — не означает посадить себе на голову, дать сорок два вторых шанса или еще раз повернуться спиной к предателю. Простить — это не держать зла. Только вот прежнего уже тоже не получится. Все. Не склеится.
И принялась вдвое активнее щекотать Анну.
О том, что их разговор нагло подслушивали, не знали ни Анна, ни Мария. Может, королева и поняла бы, но была слишком занята дочкой. Да и тема неприятная…
* * *
— Са ва…
— Айни син…
Томас Ремеш, охотник, прислушивался с интересом.
Ишь ты, шагренцы! Интересно, чего они тут делают? Аж целым десятком, да из непростых… что он — не видит, что ли? Одежду они нацепили местную, а вот зубы….
Когда год за годом мажешь их черной краской, специальной, стойкой, поневоле она въедается. И оттереть ее до конца не удается.
А еще сами движения.
Охотник отлично понимал, КТО может так двигаться. Мягко, плавно, стакан на голову поставь — капля не прольется. И наблюдал…
Жаль, по-шагренски он не понимает особо… разве что про Многоликого что-то упомянули. Это-то он знает, да толку?
Мало ли, чего им там от Бога понадобилось? Может, просто помянули в бога душу мать?
Сидят, жуют чего-то… надо бы сейчас посмотреть еще, а потом, как спать лягут, утащить у них какую вещичку, да к градоправителю. Пусть розыск объявит.
Чтобы по его родному Картену эта наволочь шлялась? Да не бывать такому!
Памятны Томасу были их набеги, во времена оны шагренцы семью его деда вырезали, никто в рыбацком поселке не уцелел, деду повезло просто. Уходил к родным в соседнюю деревню, вот и спасся. С тех пор на море смотреть не мог, в лес ушел, охотой занялся, а шагренцев ненавидел люто.
Вот Томас это и унаследовал. Да и что бы иное было, когда тебе день за днем толкуют, что шагренцы — зло. Кто ж их не возненавидит?
Вот и сидел Томас спокойно и тихо. Даже не шевелился на дереве, потому и заметил, как мимо прошел… а ведь это тоже человек. Дозорный…
Это кто ж такие пожаловали, что дозор выставляют?
Ей-ей, не сойти ему с дерева, это воины. Настоящие.
С такими связываться, поди, он и сам погибнет, а делать-то что?
Томас сильно пожалел, что нельзя почесать затылок. Но — шум… почти
