Татьяна Мудрая - Мириад островов

О-Мори поклонилась — теперь она умела проделывать подобное с каким-никаким изяществом — и вышла от хозяина.

На следующее утро её увезли. Говорят, ночью, которая предшествовала отъезду, О-Мори рыдала первый и последний раз в жизни, обтирая слёзы о морду Белого Ворона. Зато потом надрывно смеялась весь день напролёт: это когда сопровождающий её охранник обмолвился, что все люди, умеющие держать в руках оружие, и все лошади, и всё богатство семьи Ода пойдут на войну, которую высокий господин Мори и его вассал развязали против императора. Охраннику едва не пришлось силком вливать ей в глотку успокоительный отвар.

Но, возможно, это часть легенды, как и последующие строки. Содержательница школы, почтенная госпожа Рен, «Водяная Лилия», долго бранилась, когда разглядела своё ночное приобретение при свете ясного дня: — Да с этой шершавой оглоблей возни будет вдесятеро больше, чем денег заплачено!

Хоть умственные способности девушки были порядком затуманены обстоятельствами, она мигом смекнула, что платила не госпожа Лилия её бывшему владельцу, а, напротив, господин Ода — хозяйке любовной конторы. Возможно, из чувства противоречия обучалась она так истово, что попрёки строгой хозяйки мигом сошли на нет, а трость гуляла по спине новенькой куда реже, чем во время обучения каллиграфии. Впрочем, последнее — не доказательство: в школе наслаждений берегли кожу слушательниц.

Постепенно усвоила О-Мори практически тот же курс наук, который в своё время был преподан её бывшему господину, хотя чего-то было куда больше, а чего-то немного меньше. Так, искусство приготовлять и разливать чай было усвоено ею в гораздо большем объёме. Слагать стихи и подбирать к ним наигрыш её учили по объёмистым антологиям, где были собраны лучшие творения лучших поэтов и музыкантов. Умела она одним-двумя взмахами кисти изобразить цветок ли, силуэт ли хищного зверя или человеческое лицо так точно, будто они получили на бумаге второе рождение. Что до музыкальных инструментов — не было ни одного, из которого талантливая ученица не смогла бы извлечь прекраснейших звучаний. Касалось сие не только бездушного, но и обладающего душой. Но из оружия пришёлся ей по руке лишь тонкий ритуальный кинжал, который называла О-Мори кратчайшим путём в Чистые Земли.

Суровая шутка — но и время делалось всё суровее. Страну который год сотрясали мятежи, то одна, то другая её провинция отходила от верховного правителя и вновь к нему возвращалась, их заведение то и дело перебиралось с места на место в поисках сначала безопасности, потом вдобавок и еды, всегда — свежих новостей. Два имени были у всех на слуху: Мори Нобуёри и Ода Ранмару, единое тело о двух головах.

— Ищут справедливости, вот и найдут — на свою голову уж точно, — ворчала госпожа Лилия.

По её слову в конце концов и сталось. Войска императора усилились — в основном за счёт простолюдинов, коим прискучили чужие трупы на их разорённых полях. Новая армия повсеместно теснила бунтовщиков, что, наконец, вынуждены были укрыться в одном из монастырей вместе с горсткой преданнейших. Монастырь подожгли: Нобуёри вспорол себе живот, Ранмару, чтобы утишить предсмертные мучения возлюбленного друга, отрубил ему голову своим Воронёнком, а после того бросился в самое пламя. Шли толки, что ни сабли, ни знаменитого белого жеребца Оды не удалось найти среди бесчисленных людских и конских трупов.

О-Мори приняла новости на удивление спокойно. Лишь тень скользнула по её безмятежному, густо набеленному лицу с яркой точкой на месте губ, когда ей рассказали об участи «больших семейств» бунтовщиков. Всех их, невзирая на пол и возраст, казнили и расставили головы на шестах вдоль бывшей границы имений, землю внутри перепахали и засыпали пеплом от сожжённых домов. То был не произвол, но старинный обычай, ибо считалось, что дурной владетель заражает всё находящееся у него под рукой.

Вскоре по наступлении мира закончился срок ученичества, и О-Мори получила новое имя, приличное для куртизанки-тайо: Кацуми, «Всепобеждающая Красота». В прежние времена её облик, в котором не чувствовалось никакой изнеженности, и резкие, полные страсти манеры не привлекли бы так много поклонников, но обаяние силы ещё носилось в воздухе. Помимо прочего, было достойно удивления уже то, что на орошённой кровью ниве сумел процвести такой ухоженный розовый куст, как Кацуми с её товарками, и у них сразу же объявилось множество поклонников. Однако нашу героиню не смог превзойти никто. Истинную славу составила она своей учительнице. Впрочем, в учительницах, да и в госпожах Кацуми та пробыла недолго: за кровь своего девства юная гетера получила так много золота, что смогла сразу выплатить почти все долги и начать заниматься ремеслом самостоятельно.

Не будучи вначале слишком богатой, прекрасная тайо сумела высоко себя поставить. К ней получали доступ лишь избранные, к которым по той или иной причине тянулось её сердце — не одна лишь плоть: поэты и музыканты, в ком телесная красота служила оправой уму и таланту, прославленные храбрецы, чьё тело было исполосовано шрамами, но душа и честь не имели ни одного пятна, государственные мужи, отнюдь не считавшие, что высокая цель может оправдать низменные средства.

Известность Кацуми росла день ото дня. И не только непревзойдённое искусство быть истинной женщиной служило тому, но и тесный кружок незаурядных людей, что собирался у неё в доме или — гораздо чаще — в доме того человека, коего она хоть однажды почтила своим визитом. Ибо принято у тайо чётко разделять профессию и личную жизнь.

— Услуги достойной госпожи Кацуми поистине способен оплатить сполна лишь высокороднейший из высокородных, — часто говорили о ней те приятели, кто немного стыдился своего безденежья.

Слова эти были услышаны богами. Однажды наследник дряхлеющего императора пил сливовую водку и нараспев читал свои вирши в компании друзей, когда узрел Кацуми. Та как раз шествовала к очередному клиенту во главе своей маленькой свиты: мальчик-слуга с тростью — разгонять толпу, две девочки-ученицы, одна несёт опахало и ларец с притираниями, другая — тяжёлое зеркало полированного серебра, позади всех — могучий телохранитель с короткой саблей в руке. Надо сказать, что немудрёное было то дело — узреть: благодаря высоким подошвам сандалий любая тайо на полголовы возвышается над толпой, а наша госпожа и босиком уступала в росте мало кому из мужчин. Так что недаром бывшая хозяйка прозвала её…э-э, чем-то таким длинным, тощим и слегка закруглённым на конце.

Наследник был, в отличие от своего крутого нравом отца, человек мягкий, доброжелательный и к тому же не обделённый умом, так что лучшего покровителя было не cыскать. Он купил для своей возлюбленной госпожи великолепную усадьбу за городом, окружённую полями и садами, роскошный конный паланкин для парадных выездов и осыпал иными дарами. Каждое дитя, которое произвела на свет Кацуми, он признал и выделил ему неплохое содержание, а было там в общей сложности четыре сына и две дочери, все похожие на него как две капли чистой воды. Его супруга из покоев правой стороны и супруга из покоев левой стороны весьма уважали и ценили младшую товарку, часто советуясь с ней в тех делах, что интересуют одних лишь женщин. Ибо, помимо всего прочего, прекрасно знала Кацуми, как зачинать по своей воле и как выносить и родить красивое дитя от избранного мужчины. Оттого и не препятствовал ей знатный покровитель совершенствоваться во всех искусствах, коим была она обучена, включая самое основное, и благоволил ко всем её сердечным приятелям без исключения: ибо ни один из них не переступал ему дорогу в самом главном. К тому же разве не была Кацуми свободной женщиной, одной из немногих таких в государстве?