Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Скажи Сабуро и прочим, что с этих пор одна ты будешь обихаживать моего жеребца и подавать к моему выезду. Знаешь, конечно, как его зовут?

— Белый Ворон.

— А почему так?

Он, наверное, ожидал, что «козявка» распишет ему стати и масть. Ибо Ворон был рождён чисто белым, что значило белую, а не чёрную кожу под волосом цвета снега, ни единой отметины тёмной. Даже глаза были не карие, а блекло-голубые: считалось, что такие лошади почти что слепы, но зрение у Ворона было не хуже обычного.

Но Мори ответила:

— Есть такая сказка про ворона, которого не принимали в стаю оттого, что он был непохож на других.

— Дурацкая сказка, — ответил Ода. — Чёрный ворон живёт семьёй и от стаи не зависит. Это ты его с вороной перепутала или дроздом — про них ходят такие пословицы. Желал даже привести одну такую, но спохватился, что растабарывает с низкородной вместо того, чтобы ехать по вызову своего милого князя, легонько хлестнул жеребца плетью и умчался со двора.

«Счастлива я, что мне той плети не довелось сегодня попробовать», — сказала себе Мори.

Надо сказать, что дело ей было поручено нелёгкое: такая светлая шерсть, как у Ворона, очень быстро пачкается, кроме того, белорождённого скакуна с его особо хрупким здоровьем чаще приходилось водить к лекарю, а спрос теперь был только с «этой девки». Зато сама «девка», которую понуждали выступать прилюдно, обрела некий лоск и видимость благородства: так глиняный сосуд, в который множество раз опускали веничек для взбивания чая или кисть для письма, покрывается патиной времени.

Шли месяцы, слагаясь в годы. Как-то господин Ода, вставая в стремя и принимая повод из рук своей конюшенной прислуги, промолвил:

— Понукает меня мой князь, чтобы скорее выбрал себе жену. Да куда её привести — отродясь прислуга в замке была лишь мужская. Наверное, матушка с того и померла, едва успев произвести меня на свет.

— Я девушка, мой господин, — тотчас ответила Мори.

Ода смутно улыбнулся и сказал задумчиво — так, будто некто иной забрал себе его уста:

— Не могу я низшую касту в наложницы взять — позор будет моему роду вплоть до того, что император истребит его весь до последнего младенца в бедняцкой хижине. Это он и слуг, и крестьян тоже к своему роду присчитал. Были все они ответчиками за господина.

— Одного хочу я в жизни, — скромно ответила Мори. — Холить и лелеять Белого Ворона, чтобы верно служил он моему господину.

А Белый Ворон, да и все прочие лошади, которых хотя бы касалась рука О-Мори, процветали. Многие князья высшего ранга готовы были выложить большие деньги, лишь бы один из жеребцов из линии Ворона покрыл их кобылу, и стала тугой и пухлой мошна господина Оды, а в окрестностях появилось немало жеребчиков и кобылок светло-серой и красивой пегой масти. Здоровье их было, кстати, отменным, а резвость — превыше всяких похвал: особенно у тех, кои доставались благородному князю Мори Нобуёри, сердечному другу и покровителю молодого Оды. И если отец его подарил дому Ода всего лишь умелую рабу, то сын — бережно хранимый в семье меч по имени «Воронёнок». Был тот меч откован умелым мастером и закалён так искусно, что вдоль всего изогнутого лезвия, от гарды до острия, бежали иссиня-чёрные волны закалки.

Однажды снова призвал господин Ода девицу Мори и сказал ей:

— Много выходит ныне новопечатных книг о том, как сводить, растить и правильно вскармливать лошадей. Повелеваю тебе обучиться чтению и письму.

А было это делом трудным и ещё более — дорогим. Ахнула от неожиданности Мори:

— Не совладаю, хоть убейте!

— В самом деле хочешь умереть? — грозно промолвил Ода.

Тогда потупила глаза девушка и ответила:

— Не желала бы с Белым Вороном расстаться. Повинуюсь моему господину.

С тех пор старый дворянин, давний вассал Оды, каждый день учил девушку грамоте. А поскольку свитки, по которым он показывал древние начертания, были исполнены с редкостной красотой и искусностью, то сразу отверг он мысль ходить с ними подмышкой на конюшенный двор. И поскольку его каморка в замке была недостойна их красы, то приводил учитель юную девицу Мори прямо в хранилище свитков, указав предварительно, как и чем необходимо отскоблить шкуру чернавке, прежде чем окунуть её в горячую воду, чтобы как следует отмокла, и обтереть полотном, смоченным в пахучей травяной настойке, дабы уж совсем перебить густой конский дух. А поскольку руки, привыкшие орудовать скребницей и натягивать вожжи, делаются неспособны удержать кисть для письма, тем более — выводить сколько-нибудь изысканные очертания, велел учитель во время работы с лошадьми наряжать их в перчатки из тонкой и крепкой замши, а на время сна — в другие, из лайки, пропитанной ароматическими маслами.

Может статься, не была О-Мори до того совсем несведущей в грамоте, потому что не прошло и трёх лет, как овладела она знаками и инструментами для письма в совершенстве. За это время подросли у неё кудри и спустились почти так же низко, как у знатного мужа, но не были столь изобильны, чтобы уложить их в затейливую причёску благородной госпожи. Одежду она приучилась носить куда лучше прежнего и менять её дважды, а то и трижды в день. Также полюбила головные шарфы, вуали и прочие ухищрения, скрывающие непорядок в волосах и мыслях.

И опять призвал девушку господин Ода и говорит:

— Весьма я доволен, что исполнила ты моё приказание как должно, а к тому же и главную свою заботу — конюшню — не запустила. Скоро мне не один доход от лошадей понадобится, но и сами кони: вообще все, кто находится в стенах, вверенных твоей опёке. Поэтому решил я продать тебя в дом, где обучают науке изысканных развлечений.

— Не могу, — еле прошептала О-Мори.

А сказала она так потому, что из подобных домов выходили публичные дамы высокого полёта — если, конечно, ученицы выдерживали жестокую натаску.

— Снова ты отказываешь мне в повиновении, — ответил Ода без обычной строгости, почти мягко. — А ведь это единственная возможность для низкорожденной выйти из указанных ей законом пределов. Обрести свободу и не быть ничьей рабой.

— Я и так имею всё, что мне нужно для счастья, высокий господин, — проговорила Мори со смелостью, в прежние времена для неё немыслимой.

— Однако же ты, как и раньше, зовёшь меня господином, — отозвался благородный Ода.

— И оттого слушаешься.

— Такова доля любой женщины, — ответствовала О-Мори. — Пока ты вообще не женщина, — парировал Ода. — И уважительная приставка, которая с чего-то прилипла к твоему имени, означает лишь девицу, не более. Если тебе повезёт в будущем, ты отточишь свою редкую красоту до того, что она станет подобна моему любимому клинку по прозвищу Воронёнок, которого я собираюсь, наконец, обновить в настоящем сражении. А если сумеешь как следует распорядиться этой красой, то получишь знатного и богатого покровителя: может статься, приближенного к самому императору. Я ничего подобного тебе дать не сумею.