Татьяна Мудрая - Мириад островов

Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся — край бездны. Перед лицом одних и спиной других — сама бездна.

Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны…

— Уходи, теперь отходите все! — говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. — Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.

— Вот ведь лихая вояка, пап, — Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. — Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется…

— Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.

— …чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву положила.

— Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, — вмешивается в диалог третья персона. — Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?

«Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы возиться, добили. И не до языка им».

Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:

— Какова острота! Оцените. «Язык» — военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.

— Брось, медвежонок.

— Я и бросил. Вот счас!

Девушку бережно опускают на камень — нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:

— Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр — колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.

— Друзья? — говорит, с трудом приходя в себя. — Вы друзья?

Губы еле размыкаются, связки в горле — тоже.

— Они и есть, — мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.

— Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.

Самый обыкновенный нахальный подросток. И…

— Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?

— Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад… в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.

— Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.

— Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно — стили путаются.

— Меня, говоришь, ранило?

— Пустяки. Оглоушило. Прости — контузило маленько. Надо же — угодила в самую мясорубку, а почти невредима. Царапины одни. Должно быть, для иной крови тебя берегут.

— Что с… чужими?

— Ушли все и не придут больше. Вертдом начал потихоньку отчаливать от Большой Земли, в радуги одеваться, — видно, сотворилось, что хотела от них наша земля.

— Поубивало их? Всех?

— Забрало в здешние «Шампз Элизэ». Елисейские Поля то есть. Вперемешку с нашими. Кому блаженство, кому адские муки, всё в одном флаконе. Не каждому по нраву. Там ведь все парижские времена перемешались и не стоят на месте, папа говорил. Они с мамой ведь земные. То есть рутенские. Сюда через Поля прошли.

— Любопытный у вас тот свет.

— А как же! Только почему — у вас? Он общий. Ну, может быть, есть ещё… Эмпиреи какие-нибудь. Элизиум. Инсула под надзором Петра-ключаря. Но из Вертдома только на Поля попадают.

— Знаток всякой загробности. Слушай, вы ведь все трое бледные были. Как призраки… Как сталь, — вдруг спросила Галина.

— Мы ведь тоже пьём, — объяснил он просто. — Почти как твой заветный ножик. Режем горло и всасываем. Папа вон вообще… с пуговицами. Мундирными. Только оружие не переваривает, особенно современное. И от синтетики прямо плюётся.

Галина смачно хрюкнула — такой получился смех. Поперхнулась от боли, скривилась, откашляла мокроту.

— Это ничего, — серьёзно заметил Бьярни. — Похоже, пуля с излёта в кирасу стукнула — знатно погнулась, еле сняли. Ну ничего — авось не работа Филиппо Негроли.

— А кто это был?

— Знаменитый рутенский чеканщик родом из Милана шестнадцатого века. Работал со сталью, а не с более удобным железом. Красоту делал обалденную, насчёт прочности — не знаю, по-настоящему хорошую сталь так просто не отделаешь.

— Ну да, солидный шкворень требуется. Моргенштерн или типа того. Или двойной заряд в аркебузе, чтоб ей разорваться.

— Угу.

Ответил, затем подумал.

— Вот мы тут зубья скалим. По врагу прохаживаемся. А насчёт друзей спросить не хочешь? Ну и не надо, понимаю. Сам скажу.

— Говори, — девушка приподнялась, нащупала по обеим сторонам оружие. Видно, снимали, делая перевязку, вон и увечный нагрудник лежит в стороне.

— Слушай. Шахин и Хайсам ушли с честью. Сами себя предложили, можно сказать. На передний край начальству не положено выставляться. Бились, поспешив за тобой, уже смертельно раненные. Те юнцы, что пришли в конце осени, — не знаю поимённо, добрая треть от них осталась. Арм теперь рядом с дружком траву пропалывает. Теадат пока дышит. Орихалхо задета немногим тебя сильнее. Больше синяков, меньше порезов. Тоже силы оберегают, как и тебя саму. Кто ещё? Рауди Красный Волк.

— Жив?

— Живой. Но, по слухам, ненадолго.

В качестве одной подпорки она использовала Ворониху в ножнах, в качестве другой — стального мальчишку. Он вымахал всего на голову выше девушки, во время сражения казался куда значительней.

Рауди, единственного водителя людей, кто остался в живых, уложили в лучших покоях первого этажа. Не бог весть каких, без густого ковра и шевровых подушек, зато здесь был в наличии шаткий стулец и кровать западного образца — с высокими бортами, спинкой и изножьем. Самые приглядные помещения располагались выше, но использовать шаткий подъёмник побоялись.

Повязка на глазах, другая, потолще, поперёк груди, вроде обе чистые. Свежие. Рядом сидит мальчишка-паж, подбирает комком мягкой корпии кровавую слюну и пузыри в уголках рта и на подбородке.