Никому и никогда - Loafer83
Сколько прошло времени она не знала, но второе пробуждение вышло легче.
Кто-то поменял ведро на чистое и положил ее на ватные штаны, укрыв курткой. На полке раздачи, висевшей прямо под смотровым окном, надзиратель просто ставил кружку и тарелку, стояли кружка воды и тарелка с серой кашей. Как бы не было противно и мерзко, Юля понимала, что надо есть. Максим и Илья любили рассказывать ей страшилки из прошлого, как существовали люди в тюрьмах и ГУЛАГе, а она злилась, кричала на них. Все это вводило ее в ступор, как и Альфу, которая сама съездила в музей и на расстрельные полигоны, Юля не смогла. Она старалась отгораживаться от прошлого, как и все остальные, ругая подругу, что из-за этого она перестала спать по ночам. Они редко интересовались историей, но если тема заходила, то погружались до почечных коликов, с ужасом слушая, что им втирают на уроках истории. И вот сейчас Юля вспомнила и стала есть, маленькими глотками пила воду, чтобы не выпить залпом. Еды было мало, есть было больно до слез, но без еды она заболеет и умрет, и гордость здесь ни к чему. Что даст гордость, если ты сдохнешь? Конечно, у всего есть пределы, но пока она обязана выживать, она обязана выжить. Оберег грел грудь, поддерживая ее. От его тепла, так похожего на материнскую любовь, на силу и заботу отца, становилось легче. Камень успокаивал, погружал в сон, пускай и приходилось лежать по диагонали, ей немного не хватало, чтобы полностью вытянуть ноги. Она засыпала и думала, что как же здорово быть невысокой, как же здорово быть живой. Как же ей пригодились ватные штаны и куртка, которые она надела, чуть приспустив штаны, чтобы спрятать голые ступни, и куда делись ее сапоги и носки.
Разбудили ее, грубо толкая руками, спасибо, что не били ногами. Солдат в черной форме сказал что-то невнятное, у него было какое-то поражение речи, слоги путались, он часто терял гласные, выдавая поток согласных. Она поняла, что ее ведут в уборную. Солдат выглядел страшно, но в глубоко посаженных глазах под массивным лбом она видела грусть и сочувствие. Все что он делал, он делал на камеру, но даже в грубых толчках, встряхивании ее, как мешок, чтобы она пришла в себя, Юля чувствовала скрытую заботу. Он принес ее сапоги и чистые портянки. Видя, что она не знает, что с ними делать, вывел ее в коридор босой и, когда они отошли достаточно далеко от ближайшего щиточка, показал, как правильно наматывать, несколько раз бережно намотав портянки на ее почерневшие и, наверное, вонючие ноги. Он что-то сказал под нос, Юля подумала и поняла, что он просил у нее прощения. Она слабо улыбнулась парню, имевшему доброе сердце и отвратительную внешность садиста и патологического убийцы. Он высился над ней, широкий и сильный, с опущенными вниз руками и грустным взглядом. Каждый раз, когда ему приходилось быть грубым, толкать ее под камеры, она чувствовала, как грубость острой болью отражается в его сердце, оберег подсказывал, объяснял, что он не враг, чтобы она не боялась.
Выйдя из отвратительного туалета, обычно шутили в инете так, что прячьтесь за унитазом при бомбардировке — в него еще никто не попадал, Юля вновь почувствовала себя человеком. Как бы ни было там ужасно и не слезились глаза от вони, она смогла привести себя в порядок, кто-то предусмотрел в кабинке что-то вроде гигиенического душа с ледяной водой. Она кивнула и улыбнулась парню, желая показать, что она в порядке. Понимание того, что разговаривать нельзя, пришло само, как только она очутилась в карцере. Парень пытался ей показать, делая странные жесты у рта, пока она не приложила палец к губам, и он часто закивал. Она не узнает, что щит все видел, что все ему припомнят, и после нее в этот карцер бросят надзирателя, как завербованного члена шпионской группы.
Дни шли за днями или не шли, понятия времени здесь не существовало совсем: свет горел постоянно, кормили раз в двенадцать часов, так она подсчитала в первые дни, но что это было утро или вечер? Еды было мало, воды еще меньше, она еле заметными жестами показывала на кружку, надзиратель вздыхал и еще ниже опускал плечи. Через день она нашла в туалете бутылку с водой, на которой криво и почти не понятно было написано: «Можно пить». Так она находила воду каждый раз при походе в туалет, а разрешалось не чаще трех раз в сутки. Она выпивала все до капли, даже если не влезало и начинало тошнить. Сидя в карцере в фазах между долгим сном, она вспоминала текст обвинения, пронесшийся перед глазами на допросе. Инспектор и дух, вырвавшийся из него, стерлись из памяти, а вот текст проявлялся поначалу короткими обрывками, потом целыми абзацами, пока не сложился в стройную систему. Ей вменяли диверсионную деятельность с целью уничтожения государственного строя, а также создание шпионской организации и вербовку. Связным называли ссыльную Регину, отмотавшую срок в лагерях на острове, название острова Юля не запомнила, что-то про собак, поэтому называла его Собачьим островом. У нее кружилась голова от этой белиберды, и все вокруг казалось диким бредом, что вот-вот она проснется у себя дома или в больнице, или еще где-то, но не здесь, а дома, в понятном и родном мире. Оберег не давал впасть в апатию и фатализм, каждый раз напоминая больным уколом, что она не спит, что это не сон.
«Вот ты где отдыхаешь! Встала, быстро!» — из коридора на нее кричал краснолицый сержант. Какое звание было у этой заготовки вместо человека Юля не знала, да и имело ли это значение? Краснолицый и толстомордый парень, познавший вторую степень ожирения, низкорослый, с жалкими ручками и выпяченной нижней челюстью. У бабуинов в зоопарке было больше мысли в глазах, и почему обезьян постоянно оскорбляют, считая, что человек произошел от них? Она одевалась, наматывая портянки и не обращая внимания на его выкрики. Зайти этот властитель человеческих тел не решался, она видела, как он боится ее, как косится на трех солдат с автоматами и раскрытыми паспортами в руках. Солдаты вели себя более чем равнодушно, гыкая и хихикая над топ-50 шлакопровода — лучшее за день.
Она оделась, в ватной одежде в коридоре было немного жарко, но раздеваться не хотелось, принцип «все свое ношу с собой» здесь работал безотказно. Один из солдат, оторвавшись от экрана, протянул ей вещмешок,
