Марица - Александра Европейцева
Истер сидел неподвижно, его лицо было каменной маской. Но я, стоявшая чуть поодаль, видела, как напряглись мышцы на его скулах. Он терпел эту разнузданность уже который месяц — с тех пор как падение Марца расшатало привычную иерархию, и каждый оставшийся советник считал своим долгом проверить на прочность нового наследника.
— Граф, ваши замечания по существу вопроса будут куда полезнее, чем переход на личности, — произнёс Истер холодно, но Вендел лишь отмахнулся, как от назойливой мухи.
— О, простите, Ваше Высочество, я и забыл, что вы теперь наш главный экономист! Вам, конечно, виднее, как тратить мои деньги, которые я плачу в виде налогов! Вам бы только раздавать направо и налево, завоевывая дешёвую популярность! Может, вам ещё и моих крестьян освободить от повинностей? Или, может, вы уже и корону с себя снимете, чтобы отдать её первому встречному?
В зале повисла шокированная тишина. Даже ден Эшар на секунду перестал храпеть. Это была уже не критика, а откровенное хамство и вызов. Советники замерли, смотря то на Истера, то на короля, который до этого момента молча наблюдал за происходящим, полузакрыв глаза.
Истер побледнел. Его пальцы сжали подлокотники кресла так, что костяшки побелели. Он открыл рот, чтобы ответить, но его опередил низкий, спокойный голос его отца.
— Граф Вендел.
Король не повысил голоса. Он даже не изменил позы, по-прежнему развалясь в троне. Но в зале мгновенно стало тихо.
— Ваше Величество? — Вендел обернулся к нему, и в его голосе вдруг прозвучала неуверенность, которую он тщательно пытался скрыть.
— Вы забываетесь, — произнёс король всё тем же ровным, холодным тоном. — Это — ваш кронпринц. С ним так не разговаривают.
Последнее слово прозвучало негромко, но с такой неоспоримой властью, что граф Вендел, не проронив больше ни звука, тяжело опустился на своё кресло. А в зале повисла недоуменная тишина, а потом раздались негромкие шепотки. Неожиданная защита Истера со стороны короля вызвало шок, причины которого я поначалу даже не поняла.
И тут до меня дошло. Граф Вендел нападал по привычке. Он видел перед собой того же виноватого мальчика, которого годами унижали при дворе. Он не заметил, как изменились их с отцом отношения. Как за эти полгода тихих вечеров с вином, молчаливых кивков и редких, осторожных улыбок лед между ними треснул, уступив место чему-то новому, хрупкому и невероятно прочному. Отец и сын, нашедшие, наконец, общий язык — язык молчаливого понимания и признания.
И, кажется, никто, кроме меня, стоявшей в тени и видевшей всё со стороны, этого не заметил.
Истер не шевельнулся, но я увидела, как дрогнула его рука, лежавшая на колене. Как медленно, почти незаметно, разжались его пальцы. Он не смотрел на отца. Он смотрел прямо перед собой, но в его осанке что-то изменилось — ушла та вынужденная скованность, которую он носил как панцирь все эти недели.
— Продолжайте, сын, — сказал король и снова откинулся на спинку трона, словно удалившись от происходящего.
Истер кивнул, сделав глубокий вдох. Его взгляд был твёрдым, когда он снова обратился к Совету, но теперь уже никто не перебивал.
А я стояла за креслом храпящего мага и чувствовала, как по моей спине бегут мурашки. Это был не просто отец, защитивший сына. Это был король, показавший всей своей стае смутьянов, кто здесь главный волк. И что волчонок, на которого они только что рычали, находится под его прямой защитой.
Я незаметно выдохнула и чуть усилила барьер вокруг него. Не потому, что так было надо. А просто потому, что в тот момент это было единственное, что я могла для него сделать. Немая поддержка, которую он, конечно же, не заметит.
Ден Эшар мирно похрапывал, и я ему ужасно завидовала. Ещё часа два — и, возможно, мне тоже разрешат наконец сесть. Или хотя бы перестать слушать эту бесконечную перепалку.
Но что-то подсказывало, что для кронпринца она только начиналась.
Я едва сдерживала зевоту, когда советники наконец начали расходиться, ворча и перешёптываясь. Ден Эшар проснулся как по волшебству в самый последний момент, потянулся, кряхтя, и, кивнув мне, удалился, оставив меня собирать разбросанные по столу свитки.
Истер всё ещё стоял у трона, тихо разговаривая с отцом. Его поза была расслабленной, но я видела, как он незаметно потирает запястье — то самое, что так сильно сжимал во время перепалки с Венделом. Я опустила глаза, стараясь не привлекать внимания, и принялась аккуратно складывать документы.
Когда я уже собралась уходить, чувствуя, как каждая мышца вопит о пощаде, он внезапно оказался рядом. Так близко, что я почувствовала запах его одеколона — лёгкий, с примесью кедра и сандала.
— Тэба Лантерис, — произнёс он тихо, формально, как и положено в присутствии посторонних. Его пальцы коснулись моей ладони, и между ними скользнул маленький, плотно свёрнутый клочок бумаги. — Не забудьте отнести отчёты дену Эшару. Он ждёт.
Я судорожно сжала записку в кулаке, чувствуя, как щёки покрываются румянцем. Кивнув, я быстро ретировалась, не поднимая глаз.
Только в пустынном коридоре, за поворотом, я разжала пальцы. Клочок был маленьким, бумага — дорогой, с королевским водяным знаком.
«У тебя пятнадцатиминутный перерыв. Не спорь. Мне доложили, что ты снова не позавтракала. Я распорядился, чтобы тебе принесли в твои покои.»
Ни подписи, ни обращения. Только чёткий, уверенный почерк, который я уже успела узнать.
Я прислонилась к холодной каменной стене, закрыв глаза. Шер! Шер! Шер!. Я убью Силу! Честное слово, моя горничная, кажется, слов не понимает! Снова проболталась! Надеюсь, она не успела сказать Истеру, что спать я легла уже глубокой ночью? Иначе меня вновь ждет выволочка!
А потом внутри стало так тепло от того, что он заботился обо мне. Моя детская, сладкая месть длилась ровно неделю. Неделю я наслаждалась муками Истра, его виноватыми взглядами, его попытками загладить вину, которые я холодно отвергала. Неделю я чувствовала себя победительницей.
А потом я увидела, как с ним обращаются другие. Как граф Вендел и ему подобные третируют его при полном зале, зная, что король годами смотрел на это сквозь пальцы. Как он молча сносит унижения, лишь сжимая кулаки под столом. Как он пытается делать то, что считает правильным, и натыкается на стену цинизма и насмешек.
И моя злорадная месть вдруг показалась мне такой же мелкой и убогой, как эти придворные интриги.
Я скомкала записку
