Хладнокровное чудовище (СИ) - Евгения Александрова
* * *
Резкий вдох заставил выгнуться на пыльной земле. Боль в рёбрах тут же стала разрывающей, и Вальдер закашлялся кровью. Едва не захлебнулся, но повернулся на бок и почувствовал, как тёплая струйка стекает изо рта. Сознание от боли снова погасло.
Снова вспышка света перед глазами — и из спасительной тьмы без памяти и боли швырнуло в огонь. Тело свело предсмертной судорогой. Сломанные кости отозвались такой болью, огонь сжигал изнутри. Что за сила не дает ему сдохнуть⁈ Проклятье.
Что за упрямство… Закрыть веки. Провалиться во мрак. Где-то там глухо стучит сердце всего мира. Его ждут Четверо богов — чтобы проводить к Духу или снова вернуть на землю, если он не смог пройти сквозь врата вечности на этот раз.
Глаза оставались открытыми, и Вальдер видел сухую землю. Песок тихо шелестел на ветру, который снова стал сильным и бил песчинками в лицо. Пальцы скрючились в попытке зацепить эту землю, но мышцы только слабо дёрнулись. Не дышать было хорошо… Но тело потребовало сделать новый вдох — и Вальдер снова потерял сознание от боли.
День. Два. Сколько он не дышит? Казалось, не раз и не два вставало и заходило солнце, иссушая тело и душу. Казалось, прошли недели.
Стать частью Вечности… от одной мысли пронзал всё его существо дикий, первобытный страх — с момента, как он получил свободу воли и отделился от Истока. Надо оставить себя здесь. Всё, что знал, всё, чему научился. Отпустить, чтобы уйти. Но если отпустить, а там, кроме этого — ничего и извечная пустота⁈
Пустота и холод. Равнодушие. Смерть. Равнодушие — оно хуже смерти.
Как быть призраком — без души, сердца, эмоций.
Ты исчезаешь, капитан.
Вальдер смотрел невидящими глазами на мелкий песок, что засыпал руки и летел в лицо. Худшая из казней — видеть, как ты исчезаешь, превращаясь в ничто. Даже боль — спасительная боль — где же она⁈
Снова попытка шевельнуться и снова пронзающие тело тысячи кинжалов. Вальдер рухнул обратно на спину, не пытаясь подняться. Он даже не мог ползти со сломанными ногами. Застывший взгляд устремился в небо, пока терзающие мучительные страдания проходили сквозь каждую частицу его тела, но были не настолько сильны, чтобы снова вырубить топором сознание.
Балансируя на грани безумия, он сделал ещё один вдох, который так требовало тело. Чтобы жить, надо было дышать.
Но дышать можно было только захлебываясь собственной кровью, и воздух проходил в лёгкие кровавый и мучительный, и все части тела ещё больше пронизывались этой мучительной пыткой, возвращая ему сторицей всё, что он когда-либо испытывал и всё, что когда-либо испытывали из-за него.
Небо нависало над ним как угроза. Низкое, ниже, чем когда-либо было в его проклятой жизни. Если бы он мог протянуть руку — он бы уже утонул и захлебнулся в грязно-сером небосклоне, по которому невесомо и мучительно медленно двигались облака.
Хотелось орать в проклятое застывшее небо, которое так давно грозит погрести его, но… движется так медленно. Голоса не было. Из горла летел только слабый хрип.
Проклятая Айдан снова не дала ему умереть.
Но вместо лица дарханки, ставшей демоном мести и его личным палачом, из синевы неба на него смотрели холодные глаза давно покойной матери.
Что ты от меня хочешь? — донесся её раздражённый голос.
Я тебя… ненавижу.
Ненавижу, что так похож.
Боль, глубже, чем та, что охватывала всё тело от кончиков пальцев до повреждённых лёгких, затопила в беспросветном мраке. Как же хочется сдохнуть. Почему она и это не даёт сделать спокойно?
Глаза матери остались равнодушны, лишь слегка расширились зрачки, словно она была удовлетворена этим ответом. Словно именно это чувство успокаивало её существо. В ней самой не было любви — и ненависть и злость собственного сына умиротворяли её совесть, её чувство вины, которое могло бы возникнуть, будь она живым человеком.
Мне жаль.
Ей всё равно.
Пальцы бессильно пытались царапнуть песок, который снова сыпался, взмывающий в небо с крепким порывом ветра. Проклятый Итен — холодный и ветренный, сухой, безжизненный, как все Четверо богов, назначивших это место святым.
Он больше не видел глаза матери в поблекшем небе, растворилась злость, вытесненная удушающей материальной пыткой из-за нового вздоха. В затуманенное болью сознание пришла иная мысль о прошлом.
Если бы Ясмин родила сына — он был бы таким же, пошёл по его стопам и продолжил бы путь выжигающей душу ненависти? Хотелось сжать пальцы в кулак и ударить со всей дури по земле, которая не принимала — не позволяла сдохнуть.
Вспомнилась Селин и её дочь. Их дочь. Айза. Обрёк ли он и её на муки, позволив родиться не из любви, а из холода, жажды власти и простого жизненного течения, прибившего его, словно упавшее в горную реку мёртвое бревно, к одному из берегов — на время, прежде чем швырнуть дальше, в водопад раздирающих страстей.
Снова потребовалось дышать. Снова полные лёгкие крови — и тонкая горячая полоска, мучительно скользящая по подбородку со рта. По всем показателям он должен был умереть от нанесённых людьми Айдан ударов. Ему сломали ноги, рёбра, ударили по голове, все внутренние органы должны были захлебнуться кровью, но сердце отбивало удары, заставляя её толчками из последних сил бежать по телу.
Зачем? Живым он был только разделяя с кем-то страсть или боль.
Глубокое, безраздельное, невыносимое одиночество убивало его всю жизнь. Все попытки спрятаться от него — канули в пропасть. Ни бывшая жена, ни Ясмин, ни Айдан не заткнули дыру в груди, ни война и Гаррет, верный бедолага Гаррет, шедший за ним как самый преданный пёс, ни вся армия… и даже если запихнуть туда целый гребанный мир… всё бессмысленно.
Айдан была так же одинока, но они только убивали друг друга. Она — только источник его отражения и наслаждения, понимания, что он жив. Но он и впрямь в этот раз хотел… дойти до конца. Только она могла понять. И ведь поняла⁈
Меня больше не спасти.
И это правда.
Границы рассыпались как песок под руками, и Вальдер оставался один в оглушающей тишине пустыни. Он ещё не умер — боги не отпускали его, чтобы он услышал. Сложно слышать, когда кровь в предсмертной агонии грохочет в ушах, подчиняясь ударам бешеного,