Мария Шабанова - Одной дорогой

На самой высокой ноте, на самом волнующем моменте песня оборвалась, как будто у небесной арфы лопнули разом все струны. Ее место занял барабанный бой — сначала это был один инструмент, укрытый где-то в глубине храма, но постепенно к нему присоединялись все новые и новые барабаны.

«Это же сердце! — удивилась Асель, вслушиваясь в ритмичные удары. Она приложила руку к груди, и ей показалось, что невидимые барабанщики озвучивают такт ее собственного сердца. — Это его сердце. Это мое сердце. Мы связаны: я и лес, я и Алсидрианд. Эта связь сильнее всего на свете, он зовет меня. Эта флейта — моя!»

Наконец-то на пороге храма появился жрец — седовласый старик в белом балахоне с зеленым орнаментом воздел руки к небу, поднимая над головой хрупкую флейту. Толпа ахнула, Асель тоже с трудом удерживала себя на месте. Вдруг жрец поднял голову и устремил свои глаза прямо на Асель, которой от такого взгляда стало страшно — она ясно видела, что старик абсолютно слеп, но ощущение складывалось такое, будто он не только видит ее, но и видит ее душу и помыслы. Вцепившись покрепче в ветку, Асель отвела глаза от лица монаха, не выдержав его пронзительного взгляда.

Тем временем жрец побрел сквозь толпу, которая постоянно сохраняла вокруг него небольшой пятачок пространства, куда бы он ни шел. Вскоре монах остановился и, протянув костлявую руку с сухой морщинистой кожей, схватил за рукав одного из толпы. Этим одним оказался здоровенный бородатый ригонтардец, который еще не осознал, что с ним произошло.

«Вот дубина, — думала Асель, глядя как услужливые соседи лесника почти силой заставляют его опуститься на колени. — Ну оно и к лучшему — меньше рассуждать будет.»

— Я не знаю ни имени твоего, ни родины, — начал жрец нисколько не дребезжащим голосом. — Я не знаю твоих заслуг. Но Алсидрианд знает! Ты был избран великим духом за то, что провел свою жизнь так, как было угодно Алсидрианду. Возьми эту флейту — она твоя по праву, ты и только ты из всех собравшихся достоин ее. Ты будешь использовать ее во славу и с позволения великого духа. Это не наставление — это истина.

Асель снова стало не по себе, на сей раз от слов монаха — ей чудилось, что все это он говорит не ошалелому от радости леснику, а ей, той, чей замысел он почувствовал издалека.

— Играй! — приказал жрец.

Все еще плохо соображающего егеря подняли с колен те же услужливые соседи, но ригонтардец не мог не то, что играть, но даже дышать ритмично. Асель сверлила его взглядом — лесник не нравился ей заранее.

Непослушными пальцами он взял костяную флейту с резьбой из рук монаха, и, поднеся ее к губам, заиграл какую-то популярную кабацкую песенку — единственное, что ему удалось вспомнить от волнения. Старый монах только горестно покачал головой, беззвучно прошептав что-то о неуместности столь пошлых мотивов.

К концу первого куплета толпа восхищенными возгласами заглушила довольно паршивую игру лесника — на Сторхет Сидри одновременно распустились все цветы, усыпав крону огромного дерева алыми точками лепестков. Зрелище было настолько завораживающим, что, залюбовавшись, Асель едва не упустила егеря, уже собравшегося уходить.

Соскочив со своей ветки, она чуть не зашибла какого-то мужчину, но вместо заслуженной оплеухи угодила в объятья его жены, возбужденной всеобщей радостью — Сторхет Сидри зацвел, а значит Рагет Куверу жить! Асель пришлось также изобразить всплеск бурной радости, чтобы не выбиваться из толпы и не привлекать к себе внимание еще больше. С трудом вырвавшись из мягких потных объятий горожанки, степнячка пробивалась к тому месту, где последний раз видела счастливого егеря.

К счастью, ей по пути попался Сигвальд, который так же сосредоточенно направлялся куда-то.

— Ты видел его? — с тревогой спросила его Асель, которая уже давно не видела ничего, кроме спин жизнерадостных горожан и приезжих и вообще не была уверена, что не сбилась с курса.

— Только со спины, он пошел в ту сторону, — отвечал Сигвальд.

— Давай, жми за ним!

И Сигвальд поднажал — северянин рассекал толпу как в северных морях дрейфующий айсберг рассекает шугу. Возможно, впервые за время их знакомства Асель была довольна воином: «Хоть на что-то он может сгодиться», — думала она, запросто шествуя за широкой спиной Сигвальда, и толпа смыкалась сразу за ней.

Чем больше они приближались к краю леса, тем сильнее редела толпа, и на каменные улицы лесник и его принудительный тайный эскорт вышли в почти полном одиночестве. Егерь еще не вполне справился со свалившемся на него счастьем и шел быстро, прижимая к груди заветный артефакт. В целом вид у него был такой, будто он украл флейту у законного хозяина, а его тело спрятал в ближайших кустах.

— Нельзя, чтобы он видел нас вместе, — шепнула Асель Сигвальду. — Не спускай с него глаз до самого вечера. Мне пока надо приготовиться, а потом я найду тебя.

— И как ты собираешься это сделать? — спросил он, провожая глазами егеря, скрывшегося в одной из узких улочек.

— В той стороне находятся три квартала: Торговый, Бедняцкий и Ремесленный. Для того, чтобы поселиться в Торговом, ему не хватит денег, в Бедняцком — смелости. Остается Ремесленный — самое подходящее место для такого остолопа, как он.

— Тебе бы сыщиком работать, — усмехнулся Сигвальд.

— Избави меня небо. Предпочитаю держаться подальше от этих сволочных ищеек.

— Дело твое. Буду ждать тебя возле одного из трактиров.

Отпустив Асель, воин продолжил слежку, стараясь не попадаться на глаза постоянно оглядывавшегося егеря. Маскироваться Сигвальду позволяла близость войны, на запах которой в Рагет Кувер, равно как и в остальные итантардские города, съезжалось великое множество вольнонаемных воинов с Велетхлау. В общем и целом равнодушные и к местным верованиям, и к цветению деревьев, и к празднику без выпивки, в этот день они праздно шатались по улицам, разглядывая листовки с призывами вступить в Добровольные Артретардские Отряды.

Тем же занимался и Сигвальд в те моменты, когда лесник снова оглядывался, терзаемый смутными нехорошими предчувствиями.

— Паршиво выглядишь, брат, — кто-то обратился к нему на языке Велетхлау, дружески хлопнув по плечу.

Обернувшись, Сигвальд увидел четверых северян, обступивших его и загородивших обзор. Воин прикрыл глаза — ему было чуть не до слез обидно за то, что эти парни попались ему именно сейчас, а не в любое другое время. Звуки родного языка одновременно лили бальзам на усталую душу, и непривычно резали слух — в последнее время язык Велетхлау Сигвальд слышал в основном от себя, когда говорил на нем специально, чтобы не забыть его.