Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   Задыхаясь от острого, ранящего счастья, накатывавшего всякий раз, когда приходили воспоминания о том сне, он начинал вытирать рукавами глаза - слезы радости начинали струиться как-то сами, и унять он их не мог, никак...

   - Что там было? Что ты видел, о повелитель? - бросались к нему с вопросами, пытаясь поймать, поймать волшебное слово о том миге...

   И тогда он собирался с духом - и, словно неговорящий младенец, лепетал, бормотал, запинался, пытаясь речью нащупать невыразимое, ускользающее:

   - На вершине... С холма... на меня... я видел - свет!

   Все нетерпеливо кивали - ну же! Ну же! Что еще видел ты, человек, прошедший ночь созерцания и вернувшийся! Ну же! Что там, за гранью?!

   А он, уже не сдерживаясь и заливая слезами рукава, всхлипывал - и говорил:

   - Я... почувствовал... дуновение!

   Дуновение.

   Это все, что осталось на языке от той ночи.

   Наверное, слушатели оставались разочарованы. Возможно, они даже расходились. Аль-Мамун ничего этого, конечно, уже не видел. Рассказ о ночи погружал его либо в экстаз, либо в еще более мучительное сонное оцепенение - воспоминание отнимало все силы у дряхлеющего тела и духа.

   Нет, конечно, Абдаллах мог бы рассказать этим глупцам больше.

   Как в свете, бьющем с вершины холма, открылись у него словно бы иные глаза, и он видел мир, как огромная парящая птица. Как видел далекий западный берег, строящиеся войска, подобные приливной волне, ослепительное сияние Двурогой Звезды и победу над жуткими тварями, грызущими землю внутри и снаружи.

   Как видел огни и извергающие жидкий горящий камень горы, и как тонула на западе земля, плита за плитой разламываясь и уходя в свистящий пар и холодные горы волн.

   Как стронулись от гибнущих равнин целые народы.

   Видел он также и будущее аш-Шарийа - войны, пожары и бедствия. Нашествия, раскол и мятежи, гибель городов и посевов. А затем - тишину и спокойствие, траву на развалинах некогда величественных твердынь, зеленеющие рисовые поля и новые города, жители которых не помнили имен тех, кто построил прежние дворцы и замки. Солнце всходило и заходило над миром, пели с альминаров, рупором сложив ладони, люди, и казалось, что это зовет сама земля - огромная, просторная, иссеченная горами и реками земля аш-Шарийа лежит навзничь и кричит в белесое, выцветшее от палящего солнца небо - Велик, велик Всевышний! А потом смиренно просит о чем-то своем - Раббана атина... Помоги. Помоги нам, Величайший... И так век проходит за веком.

   Но тогда, да и потом, пять, десять, двадцать лет спустя вся эта мудрость, и все всеведение, и вся проницательность взгляда казались ему сущей глупостью и незначительным пустяком.

   В середине сердца он знал лишь одно слово. Для ночи и для себя.

   Дуновение.

   И, произнеся его, удалялся от мира чувств, никем не понятый - впрочем, в понимании он не нуждался.

   Ах да, вспоминал аль-Мамун на следущий день, когда к нему снова приступали с вопросами.

   Как же мы оттуда вышли... Да, конечно. Мы. Я и Тарик.

   Как вышли, говорите? Да очень просто.

   За мной в тот сад пришел аль-Хидр. Да, тот самый. Указующий дорогу и показывающий пусть. Да, да. Тот самый. Тот, кого в Хорасане называют Зеленый Хызр.

   - ...Эй, эй! Челове-еек! Просыпайся! Просыпайся, ленивый смертный!

   С трудом разлепляя веки - ресницы слиплись от слез, оказалось, он плакал от счастья не только во сне - аль-Мамун тер кулаками глаза.

   А приподнявшись, увидел - старика в стеганом ватном халате. Некрашеная жидкая борода дергалась под недовольно жующими губами.

   - Ну?! Сколько мне еще с тобой возиться! И таскать твоего полоумного самопожертвенного убивца!

   Зеленый ореол мягкого, нежного света окутывал аль-Хидра с головы до ног. От венчика встрепанных волосенок вокруг внушительной лысины до подошв грубых деревенских башмаков.

   Пожилой неряшливый феллах в сиянии ангельской силы нахмурился, собирая глубокими морщинами лоб:

   - Ну? Где твоя почтительность, о смертный мальчишка!

   Выйдя из ошалелого оцепенения, аль-Мамун обвалился в земном поклоне:

   - Мир тебе от Всевышнего, о шейх!

   Над головой забормотало и захихикало:

   - Воистину мир... хи-хи-хи... а ты везучий, человек по имени Абдаллах...

   Аль-Мамун медлил разгибаться - мало ли, в этой безумной части мира аль-Хидр мог обернуться кем угодно в считанные мгновения. Возможно, перед ним уже сидит не старик-феллах, а громадная кобра!

   - Тьфу на тебя! Какие глупые мысли...

   Вынырнув из поклона, аль-Мамун увидел все того же неопрятного старика.

   - Ну так что? Забираешь своего дурака? Или мне выкинуть его обратно в пустошь?

   - А?.. - обалдело пробормотал Абдаллах.

   Старик вдохнул и поднял выше правую руку.

   Только теперь аль-Мамун увидел - на торчащем грязной ватой рукаве сидит небольшой ястреб. Лапы спутывал кожаный должик, конец ремня крепко сжимали костистые старческие пальцы.

   Аль-Хидр сердито тряхнул рукой - ястреб цвиркнул и приоткрыл крылья, пытаясь удержаться на рукаве, закрутил головой в глухом колпачке.

   - Так забираешь?..

   - Забираю, конечно, забираю! - сдавленно вскрикнул аль-Мамун. - Не надо его выкидывать!

   И осторожно принял ремни должика, быстро обмотав их вокруг запястья. Птица беспокойно затопталась - и, переступая лапами, перебралась к нему на предплечье. Аль-Мамун ахнул от боли - растопыренные когти впились в кожу руки сквозь тонкую ткань рубашки. Конечно, ведь на нем не было наруча.

   Птица топталась, когтя руку, Абдаллах кусал губы, пытаясь сдержать стон. Под рукавом потекло горячим.

   - Да сиди же ты смирно! - наконец, вырвалось у него.

   Аль-Хидр опять хихикнул. Ястреб разинул клюв и забил крыльями.

   - Да тихо! Тихо ты! - рявкнул аль-Мамун, уворачиваясь от со свистом рассекающих воздух маховых перьев. - Это же я, Абдаллах!

   И попытался сдернуть колпачок.

   - Нет! - жестко приказал аль-Хидр.

   - Почему?.. Он же боится, потому что не видит!

   - Нет, - строго повторил старый дух. - Если он будет видеть, испугается еще больше. Или ты хочешь, чтобы твой цепной убивец рехнулся окончательно?

   - Но... - пробормотал аль-Мамун, оглядываясь.

   Они опять стояли перед воротами Ирема. Над виднокраем пустыни занимался бледный, чуть розоватый рассвет.

   - Мы с ним...

   - В разных местах, - отрезал аль-Хидр.

   Ястреб прекратил бить крыльями, нахохлился и затих. Осторожно, чтобы не испугать птицу, аль-Мамун попытался провести ладонью по коричневой встопорщенной спине. Ястреб как-то странно припал клювом к его запястью - укусить, что ли, хочет? С него станется...