Петр Ингвин - «Зимопись». Книга 1 «Как я был девочкой»

Глава 7

Прогремело общее построение, для всех: и своих, и гостей. Что-то намеревались сообщить. Впервые сразу три цариссы находилось перед четырьмя отрядами — отдельно их свит и отрядом школьниц. Блестели шлемы, пестрели флаги, отливали начищенной бронзой латы и оружие.

Царисса Дарья с цариссами Варфоломеей и Евстигнеей встали впереди. Их отряды, уже без флагов, но узнаваемые в доспехах с преобладанием цветов своих хозяек, застыли по стойке «смирно», вытянув шеи и положив руки на оружие.

Дарья подняла руку, все утихли.

— Печально начинать с такого, — произнесла она огорченно. — В школу редко прибывают гостьи столь высокого уровня. Мы больше привыкли ездить друг к другу, — махнула ее рука в сторону невидимой отсюда башни. — Но тем не менее. У нас в школе — чрезвычайное происшествие.

Волна шума облизала ряды и быстро рассосалась. Кто-то переступал с ноги на ногу. Кто-то теребил рукоять меча. Ученицы, одетые в простое, зябко приподнимали и терли босые ступни. Позади царисс быстро поднимались жилые шатры цветов хозяек. Прибывшие в помощь работяги речь не слушали, они торопливо готовили школу к размещению свалившейся на голову оравы.

— Странные дела творятся в школе, — покончила Дарья с театрально выдержанной паузой. — Нарушение правил прошлой ночью и несоблюдение субординации в отношении распорядителя оказались лишь началом. Последнее известие повергло меня в шок. Поверьте, с вами будет то же.

Снова долгий взгляд в тишине. Умеет же играть на нервах.

— За всю историю школы такого не было. Среди нас… — начала Дарья, обернувшись в сторону учениц. Грубо говоря, в мою.

Холодок пробежал по спине. Неужели…

— …вопреки всем законам…

Колени затряслись. Лоб покрылся испариной. Откуда? Кто? Зачем? Неужели я настолько мешал?

— …с нарушением всех норм морали и обычного человеческого общежития… — Ее пронзительный взгляд глядел практически в меня.

Оперный бабай. Даже ножа с собой нет, не говоря о мече. Что делать, если она сейчас произнесет…

— Среди нас — мальчик. Увы.

Дарья закончила. Смотрела в упор. Все тоже повернулись к нам. В глазах — плоский интерес. У некоторых — легкое волнение, как перед новым приключением или любопытным зрелищем. Чем еще порадуют рабы Мельпомены?

Я обмер. С дикой тоской глянул на папринция. Предатель.

Тот делал мне лицом какие-то знаки. Типа не он. А кто? Зарина? Да, могла Зарина. Вон, стоит, ни живая, ни мертвая. Тома, впрочем, такая же. Но не она же? Она-то от страха за меня.

Бежать? Зарубят после третьего шага. И куда?

Кровь превратилась в чистый адреналин. Горло уже готово было выстрелить звучной и гордой фразой…

— Вывести! — приказала Дарья.

Из дверей начальственной половины четверо бойников вытолкали две помятые согнувшиеся фигуры. Схватив под руки, потащили к одиноко высившемуся столбу за спинами царисс.

Глафира и Феодора. Вот почему их не было на утреннем построении. Там не хватало троих. Еще одна отсутствовавшая утром малолетка была сменщицей Карины на стене. Теперь нашлись все.

— Двое? — подняла удивленную бровь Варфоломея.

Эта сухая высокая женщина никак не вязалась у меня в голове с образом мамы Зарины и Карины. Девочки были одновременно крепкие и мягкие, сильные и женственные, а их мама… Поджарая, высушенная, с тонким орлиным носом и острым взглядом. Колючая и внушающая страх. Словно недовольная всем окружающим. С плотно сомкнутыми узкими губами. Костлявая кисть на рукояти меча светилась напряженной мощью, способной разрубить человека в латах сверху донизу и еще на пару метров вглубь каменной породы. Папринций, к примеру, тоже сухощав, но его облик кроток и поэтичен, лишь иногда срываясь на начальственность. Варфоломея внушала страх. Нет: ужас. Низенькая лукавая Евстигнея с полноватой Дарьей смотрелись рядом с ней домашними болонками рядом с питбулем.

С жертв сорвали одежду, бросили с разных сторон лицом к столбу и привязали. Даже перевязали: многократно, сверху донизу, от шеи до пят. Перетянутые врезавшейся в мясо веревкой, они стали похожи на колбасу, виденную в магазине. Плохое сравнение. Другого нет. Больше я не видел так плотно связанных.

Бойники встали по бокам караемых, ноги чуть шире плеч, руки за спиной. Ку-клукс-клановцы-эсэсовцы. Адская картинка.

Дарья вскинула вверх открытые ладони:

— Говорю! Преступившие закон сознательно поставили себя вне общества — общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей — тем меньше ненужных мыслей в наших головах. Чем возмездие неотвратимей — тем меньше ненужных жизней в наших рядах. И да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ведь закон справедлив, когда он выполняется — всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость. Да постигнет кара разрушителей и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала!

— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! — троекратно грянула заполненная площадь.

— Я обвиняю! — продолжила Дарья. Солнечный луч бил в глаза, но она не замечала. Раскрывшаяся в праведном гневе фигура отбрасывала крестообразную тень. Площадь сурово молчала. — Фома, сын Евпраксин, нарушил закон, проникнув на территорию школы под именем погибшей сестры-близнеца. Его убитая горем мать хотела таким способом сохранить семью, оставшуюся без прямой наследницы, за что тоже понесет наказание. Он признался сам, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость в соответствии с данным свыше законом!

— Алле хвала! — вновь взорвалась толпа единым воплем.

Глаза собравшихся горели жаждой восстановления справедливости. Иными словами — жаждой убийства. Они готовы были навести ее сами, здесь же, своими руками, пальцами, ногтями, зубами. Это было страшно.

— Я обвиняю! — еще раз выкрикнулась Дарьей хлесткая формулировка, от которой огонь бежал по жилам. — Ученица школы Глафира Натальина знала о преступлении и не менее преступно покрывала его!

Мои глаза скосились на Зарину. Бедная девочка едва держалась на ногах. Каждое «Я обвиняю!» вырывало у нее кусок тела и жизни. Только бы продержалась. Только бы.

— Я не знала! — донесся жалкий крик со столба. Над площадью рваным дождем пролились сотрясающие рыдания.

Дарья насмешливо покосилась назад.

— Можно было поверить, если б я отреагировала на подозрения Аглаи прямо во время наказания псевдо-Феодоры. Не зря ждали ночи. Пусть в мое отсутствие, но при серьезных свидетелях обвиняемую вынули не из собственной постели. Что скажешь в свое оправдание?

— Будь ты проклята, старая мымра! — задохнулась Глафира в слезах и гневе отчаяния.