Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах
Синьюэ сжала виски руками. План, такой продуманный, разваливался прямо на глазах. Как и куда исчезла соколиная печать? Неужели ее скрыли после того, как Чжэнши приложил печать к последним указам? Вдруг в ларец уже тогда заперли искусную иллюзию, а подлинник унесли? Но заклинающие подтвердили, что на ларце нет ни малейшего следа колдовства, только священные охранительные знаки…
Эти же гадатели сочти и день затмения благоприятным для оглашения беременности Шучун. Синьюэ устало опустилась на подушки.
— Мы зашли слишком далеко, — глухо проговорила она, — пусть нет соколиной печати, но у нас есть прочие священные реликвии Цзиньяня: меч, зерцало и знамя. Нужно короновать Шэньгуна. Как только его имя будет оглашено — Яни подожмут хвосты. Они не осмелятся.
— А что Его высочество Шэньгун, государыня сестра? Мне показалось, что в ночь кончины возвышенного государя Чжэнши он был готов принять сторону Чжучжэн и Его высочества Шэнли.
— Я прикажу ему материнской волей. Я за вотосы втащу его на Яшмовый трон, если потребуется.
Они зашли слишком далеко, чтобы отступить. Решение подменить завещание — вот что стало последним шагом, после которого поворот назад был невозможен. Но даже там, у смертного ложа Чжэнши, еще оставался небольшой шанс вновь отступить и немного выждать, как она делала все двадцать лет, что была императрицей только по титулу. Краткая оплошность под действием охвативших ее эмоций — сродни той, что допустила дурочка Шучун с дамой Пэн. Можно ведь было просто швырнуть в лицо Чжучжэн и ее щенку победу и позволить недолго ей поупиваться, а потом тихонько умертвить, чтобы Шэньгун остался единственным наследником и неоспоримым преемником брата. Но ненависть слишком застила ум. А растерянность и злость от неудачи с подменой завещания и от того, что Шэньгун осмелился возражать, заставили потерять голову. Победа ведь казалась так близка… проклятый министр Ло, ну как же он не догадался дать ей знать, что затея с подменой завещания не удалась?
— Пусть молодой глава Со заберет тело своей родственницы и удалится на срок положенного скорбного затвора, — негромко проговорила Синьюэ, — пошлите верных людей, чтобы даровать последний сон принцу Шэнли. И собирайте всех, кому положено по рангу, в зале Вознесенного Сокола.
* * *
Нечасто в истории Цзиньяня бывало, чтобы оглашение преемства происходило более чем через два дня после кончины государя. Ученые могли упомянуть лишь три или четыре подобных случая, и каждый из них был вызван невероятным стечением обстоятельств. Вопрос о преемнике государя обычно успевали решить быстрее — тем или иным образом.
И еще реже церемонию проводили в такой тревожной спешке. Государь Чжэнши болел долго, и готовились к его кончине во дворце уже давно, но все равно в каждом взгляде, в каждом жесте людей сквозила неуверенность. Ни тени торжественности и приличествующей скорби по усопшему императору, ни намека на величие мгновения — только подавленный страх, сдерживаемая растерянность, тревожное ожидание. Даже наряженные в соколиные накидки девочки, которые несли завернутые в затканный золотом лазурный шелк священные реликвии Цзиньяня, казались испуганными и выглядели так, словно вот-вот уронят свою бесценнцю ношу.
Облаченные в траурные накидки из некрашеного шелка придворные и высшие сановники казались сборищем призраков, усиливая тягостное впечатление. Поддерживая под руки, дамы провели к месту императрицы-супруги поблекшую и поникшую Шучун. У ложа умирающего свекра ее не было — носящей царственное дитя не пристало видеть смерть, — но на оглашении преемства ей надлежало присутствовать.
Растерянный и бледный министр Цай тщетно пытался придать себе надлежащую печальную торжественность. А вот советник Юн, несмотря на заметно покрасневшие глаза, являл собой истинный образчик высшего сановника, присутствующего на пусть и скорбной, но величественной церемонии. Синьюэ впилась взглядом в его лицо, ища хоть малейшие подтверждения своим подозрениям. Хоть что-то, что избавит их от необходимости отдавать на дознание всех, кто допущен к священной печати. Те, кто доказал свою верность, слишком дороги, чтобы относиться к ним как к простым шашкам на доске…
По знаку Моу Лижэня тишину нарушило гудение церемониальных гонгов, возвещающее о прибытии наследника. Однако в высоких дверях зала Вознесенного Сокола никто не появился. Среди собравшихся пронесся сдерживаемый нервный шелест голосов.
Синьюэ сжала руки так, что ей казалось, будто из-под ногтей вот-вот брызнет кровь. Где Шэньгун? Где ее сын, во имя Небес?
— Слуга смиренно молит о прощении за допущенное промедление, — возникший на пороге зала Гань Юнтай, секретарь Шэньгуна, преклонил колени, — по поручению Его высочества почтительно извещаю о решении Его высочества удалиться в скорбный затвор. Его высочество с болью в сердце извещает государыню, что почтение к священной воле возвышенного усопшего императора Чжэнши превыше его почтения к воле императрицы матери.
Гань Юнтай продолжал говорить об отказе Шэньгуна принимать участие в церемонии преемства и о его готовности ожидать явления истинной воли отца. Размеренный голос не дрожал и не сбивался. И каждое слово раскаленным гвоздем вонзалось в сердце Синьюэ. Как так вышло? Почему Шэньгун решил предать ее? Проклятие Чжучжэн сбывается?
Стены зала на миг закачались перед ее глазами. Потянуло запахом жженого сандала. Откуда? Его не жгут на дворцовых церемониях…
— Разум государя моего сына смущен горечью и скорбью утраты, — Синьюэ понимала, что не может оставить эти слова без ответа, — я прошу отнести ему мое материнское вразумление…
Ее слова оказались прерваны жутчайше и непочтительно. Офицер дворцовой стражи с траурной лентой в прическе быстро вошел в зал, чуть не сбив Ганя Юнтая. Кратко преклонив колено, он устремился к Моу Чжэнгуаню, не обращая внимания на растерянных возмущенных сановников.
Как в кошмарном сне Синьюэ видела, как позабывший о приличиях воин что-то говорит ее брату. Как на глазах темнеет лицо Моу Чжэнгуаня. Как он что-то коротко бросает подоспевшей к нему даме и, резко развернувшихсь, покидает зал, не известив никого.
— Прошу засвидетельствовать Его высочеству мое почтение и преклонение перед высотой и добродетелью его сердца, — голос Янь Жунсиня, склонившегося перед Ганем Юнтаем в церемониальном поклоне, был ясен и холоден, как морозное утро, — да пребудет он вечно под благословение праведной Небесной принцессы Линлинь.
Синьюэ казалось, что она вот-вот лишится сознания. Дама, склонившись к ее уху, передала слова
