Когда погаснут все огни - Анастасия Вайсбах
Чтобы с ним сделал этот хмурый давно мертвый цзиньянец, Дин Гуанчжи догадывался. Его взгляды и речи были лишены и намека на теплоту и сочувствие. Кажется, Хао Сюаньшэн попросту убил бы незадачливого смертного, чтобы наказать за все, что он натворил в стремлении помочь Данцзе.
Дина Гуанчжи увели почти сразу, отделив от спутников, и заперли в небольшом покое на три комнаты, лишенном окон. Удобно обставленный, теплый, совершенно не похожий на темницу… если не считать того, что покинуть его он не мог.
Страдать от одиночества Дину Гуанчжи не пришлось. Его часто навещали служанки — вероятно, из числа воспитанниц Янмей, поскольку он улавливал в девушках слабый, едва приметный дар. Ему дали чистую добротную одежду, приличную для ученого заклинающего. Приносили воду для мытья, еду и питье, заменяли свечи и благовония в курильницах, безобидные, но небезынтересные книги. Девушки развлекали его ничего не значащими приятными беседами, участливо справлялись о нуждах. Но даже ссылка в Баньма не была такой томительной, как это проводимое в тихом довольстве время. Поэтому Дин Гуанчжи был счастлив, когда появившийся на пороге бессмертный с неподвижным лицом приказал ему следовать за ним.
Изысканный зал, так же лишенный окон, был освещен так, словно в нем царил солнечный день. Пожалуй, даже кичливый император Цзиньяня не мог бы позволить себе такую роскошь.
Дин Гуанчжи увидел Сяохуамей. Лисица была очень бледна, но все же выглядела живой и почти здоровой. А роскошь ее одежд и украшений была поистине достойна бессмертной принцессы Многоликих. Рядом с ней восседал мрачный, похожий на обнаженный для боя клинок Хао Сюаньшэн. Дину Гуанчжи вдруг пришло в голову, что они составляют невероятно красивый и гармоничный контраст — суровый горделивый воин и прекрасная утонченная дама.
Помимо них в зале присутствовал еще один бессмертный, восседавший на возвышении, как государь на троне. Серебристые одежды струились с плеч, а лицо скрывала древняя маска из белого как облако нефрита. Исходящая от него сила подавляла и внушала трепет. Сяохуамей тоже была древней и сильной, но она была живой, и это позволяло не ощущать ее возраста. А от скрытого маской бессмертного веяло холодом немыслимой бездны времени. Дину Гуанчжи не требовались подсказки, чтобы пасть на колени и склониться до пола — ноги подогнулись сами собой.
— Дин Гуанчжи из Лацзы, — вопреки ожиданиям, голос не был ни оглушающим, ни грозным. Приятный спокойный голос образованного изящно воспитанного человека, лишь самую малость искаженный маской, — ах, если бы ты был чуть менее верным учеником. Или если бы тебя можно было упрекнуть в своекорыстии и дурных помыслах. Но ты был искренен и чистосердечен. А теперь почти мертв Милинь и опасность нависла над всеми Четырьмя Пределами.
— Старейшина, — Хао Сюаньшэн порывисто склонился в земном поклоне, — вновь прошу дозволить мне присоединиться к знамени, что послано в Милинь.
— Нет, — безликая маска чуть заметно качнулась, — твой путь не там, генерал Хао.
Похоже, об этом говорилось уже не раз и до того, как Дин Гуанчжи перешагнул порог зала. Ему стало неловко. Сяохуамей слегка повернула голову и ободряюще улыбнулась ему. Дин Гуанчжи понял, что ему не достает отваги прямо здесь справиться о ее здоровье, однако твердо решил во что бы то ни стало улучить хотя бы несколько мгновений для разговора с ней потом.
— Этот… генерал Линь Яолян из Данцзе. Хватит ли ему силы сдерживать печать?
— Хватит. Я видела его достаточно, чтобы понять. В нем та же сила, что у Жу Яньхэ. И… — Сяохуамей запнулась, глядя на Хао Сюаньшэна.
Бессмертный горько усмехнулся.
— Не стоит быть такой любезной. Мне было полезно узнать, почему несколько отступников назвали меня божком.
— Мне безмерно жаль, что тебя постигла такая судьба, — маска повернулась в сторону Хао Сюаньшэна, — ты был достоин участи бога войны.
Хао Сюаньшэн сжал руку в кулак так, что Дин Гуанчжи услышал тихий хруст костяшек.
— Сейчас речь не обо мне. Ты упомянула, что у Линя Яоляна еще и знак государя.
Дин Гуанчжи чуть не задохнулся. Знак государя? Линь Яолян — тот, кто назначен самими Небесами на трон Данцзе? Может быть, учитель Цюэ и ошибся, когда полагал, что им необходима печать Жу Яньхэ, не он был прав, возлагая надежды на генерала Линя.
— Отмеченная душа, несущая еще и знак государя… редкостное сочетание. Но хватит ли ему благородства и силы, как хватило Жу Яньхэ? Смертные… амбициозны.
— Мы и сами ими были, — сухо заметил Хао Сюаньшэн почти одновременно с возгласом Дина Гуанчжи о том, что генерал Линь — благороднейший из людей.
Сяохумей вздохнула.
— Я буду молить Небеса о том, чтобы его жизнь была долгой. Использовать все доступные мне знания, чтобы ее нить тянулась как можно дольше. И чтобы в этот раз ты не ославил меня преступницей, Байхэ.
— Твое преступление было неоспоримо. Ты разрушила сокровищницу, выкрала печать и отдала ее смертному.
— Потому, что ты не мог ее вдержать! — глаза Сяохуамей полыхнули гневным золотом, в голосе зазвенела сталь, — рассказывай же, Байхэ! Рассказывай все, глядя на меня! Не прячься за своей маской!
Сейчас она горела тем же гневом, что и в гробнице Жу Яньхэ. С возвышения старейшины тянуло жутким могильным холодом. Взгляд Хао Сюаньшэна налился мрачной тяжестью.
Дину Гуанчжи захотелось припасть к полу. Стать невидимым и неприметным. Все его знания и умения, вся его сила заклинающего были что муравей перед волом в сравнении с мощью древних существ.
— Успокойся, Сяохуамей…
— Нет! — она взвилась на ноги яростным вихрем, звякнув подвесками из чистейшего нефрита, во рту сверкнули лисьи клыки, — скажи! Скажи, кто ты под своей мнимой благородной личиной! Хоть перед лицами этих двоих — скажи! Я пятнадцать столетий хранила печать в могиле среди неупокоенных душ, сделав то, что не под силу тебе! Я вновь на века сойду в гробницу, когда Линь Яолян умрет — так дай же мне хоть эту кроху справедливости!
Боль, звеневшая в ее голосе, была так же велика, как и ее гнев. Она резала сердце. Дину Гуанчжи показалось, что с него заживо сдирают кожу. В глазах Хао Сюаньшэна, устремленных на лисицу, читалось живое сочувствие — он тоже ощущал ее боль. Как же Сяохуамей могла жить с такой мукой и не лишиться разума?
— Хорошо. Я скажу, — белая, словно светящаяся изнутри руки поднялась и медленно сняла маску, открывая лицо
