Предзимье. Осень+зима - Татьяна Лаас
— Я понимаю, что вы злитесь — вас подставили…
Он заглянул ей в глаза — в его зрачках плясало откровенное пламя:
— Да плевать на подставу!
Тая упрямо закончила:
— …с феромонами.
Кольца под Таей заворочались — Зимовский злился.
— Плевать на феромоны. Он чуть не убил тебя! Он хладнокровно приговорил тебя к смерти.
— Он уже мертв, Илья. Мне сложно оправдывать его. Честно. Возможно, он думал, что без его защиты меня, как нечисть, запрут… Где-нибудь.
Хотя иногда бывает участь хуже тюрьмы для нечисти.
Илья прошипел что-то в сторону.
— Я запускаю веретено, Илья? Одиннадцать узелков тебе, одиннадцать узелков мне. Получается поровну. Он все же пытался тебя спасти и все исправить. Возможно, он и меня бы спас, просто не успел.
— С-с-сдох-х-х потому что!
Она прошептала:
— Илья, мне плохо. Мне больно. Можно уже меня не мучить?
Кольца под Таей вздрогнули.
— Прости, я идиот, мразь и гад. Прости. Но учти — пополам. Строго пополам.
Тая проворчала, удобнее устраиваясь среди колец:
— Тогда сам считай. Я тебе верю.
Она разжала судорожно сведенные пальцы и отпустила веретено. То взлетело вверх и снова начало свой танец. Узелки полетели прочь из Таи, и она сдалась боли, позволяя темноте уносить её куда-то, где ничего нет, особенно где нет боли. Она верит Илье. Вот это неожиданность!
Можно, она проснется уже под писк приборов в больничной палате? Тая сейчас даже на патологию магмодификаций была согласна.
— Тая, ты мне свидание должна, помнишь?
Нет, он точно гад…
Глава одиннадцатая, в которой друзья уходят
Писка приборов не было.
Не было и капельницы.
Зато боль была: где-то в руке — легкая, далекая, неприятная.
И ортез на предплечье был — хотелось надеяться, что там все же ушиб, а не перелом. Тая чуть пошевелила кончиками пальцев. Не больно.
И больничная сорочка-распашонка была, и куча вопросов, вертевшихся на языке.
А походника не было.
Тая огляделась, куда же её занесли судьба и Илья. Тьфу, Зимовский же.
Палата простая, без изысков, на двух человек, Тая сейчас была единственным пациентом. Медицинского поста в палате не было, значит, это не реанимация. Дверь обычная, деревянная — это не патология магмодификаций. А больше ничего неясно.
Кнопки вызова медперсонала, Тая, внимательно оглядевшись, не нашла — пришлось самой, кряхтя и чертыхаясь, садиться в кровати, искать больничные тапки и халат. Надо напомнить о себе, а то могут и до вечера не прийти… Часов в палате не было, походник не нашелся даже в выдвижном ящике прикроватной тумбочки, солнечный свет за окном был тусклый и непонятный — то ли утро, то ли хмурый день. Когда Тая уже встала, про неё вспомнили: заглянула санитарка, потом примчалась медсестра, зашел врач… Таю вертели, осматривали, спрашивали о самочувствии, обещали выписать через день-два при отсутствии отрицательно динамики, разрешили ходить и оставили в покое. Про Дарью Сумарокову и её состояние никто не знал. Санитарка потом шепнула, что княгиню сразу с места аварии санитарным вертолетом отправили в Александродар — сюда она не поступала.
Оставалось только выпить принесенные медсестрой таблетки, поесть безвкусный больничный обед и лежать, глядя в потолок.
Первым о её существовании вспомнил Павел.
Он, непривычно одетый в придворный мундир, устало вошел в палату, тоскливо рассматривая Таю — та села в кровати, чтобы не выглядеть беспомощной. Кот, усталый, потрепанный, заросший нелепой рыжей щетиной, явно не спал этой ночью. Глаза его выглядели раздраженными, красными, под ними залегли тени. Сейчас даже его яркая шевелюра казалась уставшей, словно её присыпали пылью: короткий ежик волос был цвета ржавчины, а не жизнерадостной морковки.
— Добрый день, Таис…
Кот поздоровался, вспомнив её настоящее имя, и это был дурной знак. Слишком откровенный намек. Тая старательно улыбалась, следуя неизменному совету Кошкина: улыбаться, несмотря ни на что. Кажется, сейчас это было особенно актуально.
Противно пахло больницей — для Таи это всегда было ароматом прощания.
Павел Петрович — пора о нем думать так, — неловко протянул роскошный букет белых роз, за которым Тая предпочла спрятаться, и сел на стул, придвинув его к кровати.
— Как ты? — он осторожно взял её за руку. Левой, в ортезе, рукой она букет удержать не смогла, и он повалился на кровать, лишая Таю защиты. Оставалось только улыбаться.
— Нормально. Прости, что заставила волноваться.
Ему сейчас было явно хуже, чем Тае. Она выздоровеет, а он похоже не сможет оклематься от того, что случилось в столице.
Кот улыбнулся:
— Что ты такое говоришь… Мы все очень переживали…
Он прикусил губу, что-то запрещая себе говорить. Тая даже знала, что именно. Она, чтобы не возникло ненужной неловкой паузы, спросила:
— Ты не знаешь, что с Дашей?
Кот потер глаза, старательно давясь зевком. Смотрел он при этому куда угодно, кроме Таи.
— Точно не знаю. Зимовский вызвал санитарный вертолет для вашей транспортировки в Александродар, когда узнал об аварии. В результате консилиума по настоянию охраны Сумароковой было решено транспортировать княгиню. Тебя решили лечить тут. Сумарокову доставили в один из закрытых центров, куда даже у меня нет доступа — он принадлежит одному из родственников князя Сумарокова. Все, что сообщает справочная медцентра: её состояние стабильное, опасений не вызывает.
— Ясно… — разочарованно выдавила Тая. Она волновалась за Дашу. Александродар черти где, и добраться туда в ближайшие дни она не сможет. — Надо передать, что Дарья Аристарховна беременна — если она без сознания, то врачи могут это не знать. Сообщишь?
Он лишь кивнул.
Тая снова заставила себя улыбнуться:
— Спасибо. Для меня это важно.
— Ас… — Кот поперхнулся и неловко поправился: — а собой как… Все в порядке?
Он уже спрашивал это. Тая погладила его по руке — та странно отдернулась в сторону.
— Кот, не переживай.
Он уставился куда-то в окно. Тая знала, что ему сейчас очень плохо — она знала все его повадки. Ей тоже не особо хорошо, но кто-то же должен быть сильным.
— Паша… Не волнуйся ты так за меня. Я в порядке. Мне вообще сказали, что продержат меня здесь всего денек, два. И больше я им тут не нужна.
Кот отвлекся от окна и серьезно посмотрел на Таю. Он что-то искал в ней или в себе и не находил.
— Я сегодня уезжаю, — звучало это до отвращения мрачно. Война закончилась, новой не намечается, а то, что друзья иногда расстаются — обыденность. Кот добавил: — Гордей тоже. За тобой присмотрит Зимо…
Она оборвала
