Алина Лис - Маг и его кошка

— Двенадцать лет назад он тоже не рос. Тогда это никому не мешало.

Она провела пальцем по краю кубка.

— Этим ты отличаешься от всех нас.

— Чем?

— Годы, Элвин. Ты считаешь их. Я — Иса Рондомионская. Что мне годы? Сегодня в моде скорбь и томность, как было уже не раз, и мы пьем рябиновую настойку, вспоминая тех, кто ушел. Завтра признание получит страсть, и я велю Тидди закупать вино для дворцовых подвалов.

— Ну, глобально нет большой разницы, чем надираться. Хоть скверным пивом, как плебеи. Вот только Фергус отчего-то всегда сначала выпивает лучшее.

Она нахмурилась:

— Я не об этом. Ты живешь быстро. Так, словно впереди жалкие несколько лет. Это человеческая кровь, ее не победить.

Как она любит двусмысленности. Сиди и гадай, что имела в виду. Что двенадцать лет для нее ничего не значат и она по-прежнему ждет извинений? Или что-то иное?

— И пытаться не собираюсь. Меня всегда забавляли учения, предлагающие кому-то извратить свою природу, — язвительно отозвался я. — Например, занятные человеческие представления о ценности воздержания.

— Ты сегодня циничен.

— Я всегда циничен.

— Сегодня — особенно.

— Исключительно от счастья, что снова вижу княгиню.

Все было слишком неофициально, и мне это заранее не нравилось. Проклятье, кто приглашает для дружеской беседы выпить вина в спальне? Хорошо, не вина — рябиновой настойки. Не суть.

Она сделала перестановку. Теперь везде были зеркала, множество зеркал. Одно прямо над гигантским ложем — на такой постели могла бы разместиться половина Братства. Резные столбики, полог убран, вызывающая белизна простыней.

Слишком толстый намек на ожидаемое завершение вечера.

И эта грискова тряпка на фэйри слишком уж обтягивала ее тело. Кажется, без одежды она и то смотрелась бы менее голой. Готов поставить всю свою коллекцию артефактов против грязного носового платка, что под тонкой тканью не было ничего.

Мне приходилось прилагать усилия, чтобы смотреть ей в глаза, а не ниже. Туда, где в вырезе декольте призывно покачивался шарик голубого топаза на серебряной цепочке.

Забавно, как быстро ее намеки перешли с «Ты мне не слишком-то интересен» и «Завоюй меня» до «Давай начнем сначала».

Нет, спасибо, уже наигрался. Что я ей — мальчик вроде того юнца у трона?

— Как поживает Стормур?

Иса нахмурилась:

— Отец сделал его своим регентом.

— Надо полагать, это означает, что братец-буря навсегда перебрался в Хансинор? Какая утрата, однако! Я буду скучать по его сиятельной физиономии. Никто другой не умеет так забавно пучить глаза.

— Не надо! — в ее голосе захрустел лед. — Элвин, ты рискуешь все испортить.

— Обожаю рисковать и все портить. В последнем мне вообще нет равных.

— Еще слово о моем брате, и я тебя выставлю.

— Просто ради интереса: «выставлю» означает «выставлю из дворца»?

— Из города тоже.

Она не шутила, и я заткнулся.

Надо было перейти к делу: гейс, данный князю Церы, каменный сторож в логове культистов… Но мысли, как и взгляд, упорно возвращались к топазу в соблазнительной ложбинке. Камень слегка светился изнутри, приманивал взглянуть, как платье на вдохе натягивается, обрисовывая грудь фэйри. Под тонкой тканью рельефно выделялись напряженные соски. Я вспомнил запах ее волос, вкус кожи…

И красные ожоги, что оставляло на ней мое пламя. После каждой нашей ночи она вся была в пятнах, как далматин. Мне в ответ доставались укусы и царапины.

Иса подалась вперед и задышала чаще. Темно-вишневая капля сорвалась с края ее бокала, упала чуть ниже ямки ключицы, скользнула, оставляя багряный след на безупречном мраморе кожи. Я потянулся стереть ее…

Наши глаза встретились.

Надо уходить. Это ловушка.

Я залпом допил содержимое бокала. И понял, что никуда не уйду.

— Встань!

Иса усмехнулась, услышав приказ в моем голосе. Той самой развратной, сводящей с ума усмешкой. И послушалась.

— Распусти волосы.

Она смотрела надменно, но в дышащем высокомерием и чувственностью лице читалась скрытая готовность подчиниться. Если я буду достаточно настойчив.

— Ну? Мне самому это сделать?

Танцующей походкой фэйри скользнула к стене, встала меж двумя зеркалами. Еще один высокомерный взгляд сверху вниз, затем она подчеркнуто медленно вынула шпильку. Одну. Вторую и третью… Туго свернутый узел волос распустился, разметался снежной волной по плечам. Сияющий белый шелк объял хрупкую фигурку.

«Что дальше?» — спрашивали ее смеющиеся глаза.

Я поднялся и пошел к ней, расстегивая на ходу одежду, не видя ничего, кроме повелительницы фэйри. Наткнулся на столик и пинком отшвырнул его с дороги. Бутылка жалобно звякнула.

Запустил руку в волосы Исы и потянул, заставляя вскинуть голову. На ее ледяных губах застыла рябиновая пьяная горечь.

— С возвращением, Элвин, — шепнула княгиня, когда я прервал поцелуй и замер, тяжело дыша, балансируя на грани знакомого омута перед тем, как гремучий коктейль из любви и ненависти заставит забыть обо всем. — Я скучала.

Она прокусила мне губу. Я порвал ее платье. И снова остановился, перед тем как нырнуть в привычное безумие.

Тело девственницы, еще чуть незрелое, как плод с легкой кислинкой. Аккуратные яблочки грудей с бледно-розовыми напряженными сосками, стройные бедра, длинные ноги. В обманчивой беззащитности изгибов читался вызов, ровно как и в сладострастной усмешке и всем выражении лица. Она все так же напоминала мраморную статую, но теперь это было изваяние богини-покровительницы блудниц.

— Без белья. Так, Иса?

— Я ждала тебя.

Острые ногти фэйри вспороли кожу на моей шее, кровь пропитала ворот рубашки. В ответ я захватил ее запястья и вжал в зеркальный лед над головой, скользя губами по обжигающе холодной коже, чувствуя, что теряю себя с каждым прикосновением. Иса вскрикивала и дергалась от поцелуев. Там, где я ее касался, оставался красный след, похожий на ожог. Не знаю, чего хотел в тот момент больше — сделать ей больно или приятно, но она продолжала вырываться, разжигая вожделение и желание подчинить, принудить, заставить…

Не помню, когда она уступила и как я избавился от остатков одежды, не помню, как мы оказались на кровати. Я швырнул Ису на живот, заломив ей руку за спину. Фэйри всхлипнула, изогнулась подобно кошке и застонала — не понять, от боли или сладострастия, когда мы соединились. Волосы струились по спине серебряной рекой, вторая рука бессмысленно царапала и комкала одеяло.

Это не было актом любви — я брал ее жестко и грубо. Иса всхлипывала каждый раз, когда я с яростью вламывался в ее тело или слишком сильно стискивал бедра и грудь — так, чтобы остались синяки. Каждое движение навстречу, каждый резкий толчок дарили наслаждение и опустошение, мучительное чувство утраты чего-то важного. Пламя магии вспыхивало и гасло в крови, поглощенное извечным холодом, но остановиться было немыслимо.