Лев Власенко - Настоящие люди

            Когда инук удалились, Рыргин набрался храбрости:

            — В чем дело?! — закричал он на Умку. — Разве не ты хвалился, что никто не одолеет твое копье?!

            Умка резко повернулся, заставив мужчину пугливо отпрянуть.

            — Не я хвалился, — медленно проворчал старик. — Другие хвалились, да вот только у них уже не спросишь.

            Он мог бы начать перечислять имена всех силачей и отважных воинов, которых одолел в поединке, но это бы заняло слишком много времени, а Умка не терпел пустой болтовни.

            — Мы свое слово сдержали, — сказал старик.

            — Он не обещал тебе сражаться с их вождем, — напомнил Омрын. — Он сказал: «довольно мне будет с вами пойти, чтобы напугать сыроедов». В следующий раз не будешь меня перебивать, будешь слушать, что я говорю.

            Вождь морян из Улык растерялся, а Элгар, воспользовавшись его замешательством, быстро добавил:

            — Мы условленной платы теперь тоже не получим.

            — Значит, бежим от боя?! — воскликнул Рыргин.

            — Если меня зарубят во сне — это будет бой? — ухмыльнулся Элгар. — Если меня заколют копьем в спину — это будет бой? Если женщина подмешает в мою еду отраву?..

            Луораветлан, еще недавно униженные и угрюмые, захохотали. Их позабавила стычка Умки и Рыргина, а слова Элгара выражали их настроение, ведь никто из них не стремился ввязываться в неравное сражение…

            — Малыш верно говорит, — великан охотно принял помощь. — Мы будем сражаться, когда придет время для боя. Сыроеды сами зазвали в свой дом беду, обманув нас.

            Умка говорил гордо и уверенно, но от Элгара не укрылась усталость, с которой его наставник смотрел на море. Когда повеселевшие луораветлан ушли, юноша подошел к старому медведю и шепотом спросил:

            — Почему ты не согласился на поединок?

            — Мальчишка-сыроед схитрил, — нехотя ответил Умка, — если бы я его победил, мы бы ничего не добились. Они все равно не привезли для обмена оружия и брони. Если бы я проиграл, он стал бы для своих людей героем. Так все лучше вышло: сыроеды всем показали, что они худого и подлого рода. Пусть радуются, пока могут.

            — Будем мстить?

            — Мстить? Нет, малыш, ведь они не убили никого из нас, — глаза старика загорелись недобрым огнем. — То, что произошло здесь, называется по-другому…

            — Война, — прошептал Элгар.

      Глава 2

            Прошел месяц со дня стычки на острове Имегелин. Севернее пролива, там, где стоял одинокий валкаран Умки, землю все еще сковывало последнее дыхание умирающей зимы. Корка льда крепко держала побережье, и байдары, прикрытые шкурами, бессильно лежали далеко от воды.

            Омрын отправился к оленеводам, чтобы рассказать о дерзости инук, моряне же вернулись в Улык — собраться с силами и обсудить план возмездия. Обманутые торговцы и проводники сошлись на том, что оставлять наглость соседей без ответа нельзя. Все помнили кровопролитные войны, которые велись между жителями противоположных берегов в прошлом. Столетия потребовались предкам Умки и Омрына, чтобы утвердить свое превосходство над соседями. С появлением у инук нового вождя соперничество могло возобновиться, а, по мнению Умки, луораветлан сейчас были к этому не готовы.

            «Сыроеды не знали Якунина, — веско заметил старик во время обсуждения возможной войны. — Много их расплодилось: на одного нашего пятеро наберется. Я против большого похода. Нужно решить спор одним точным ударом, чтобы враги уже не поднялись».

            Как ни странно, Омрын согласился с ним. Вместе старый воин и кавралин отговорили рвущегося в бой вождя Рыргина. Тот нехотя пообещал не торопиться созывать людей и дождаться решения оленеводов. Все стороны условились встретиться в начале месяца воды, когда снег подтает, и стада оленей смогут отыскать в тундре пропитание. Местом сбора должно было послужить одно из небольших стойбищ, которых немало было разбросано между мысом Пок’ыткын и валкараном Умки.

            Перед тем, как покинуть свое жилище и отправиться на общий сбор, Умка и Элгар условились разделиться и обойти побережье. Умка хотел убедиться в том, что рядом с ними не появилось чужаков. Старик за свою долгую и насыщенную жизнь успел собрать немалые богатства, и не раз выказывал опасения, что они могут привлечь искателей легкой наживы. Элгар обрадовался отсрочке и возможности несколько дней побыть одному. Он любил одиночество. Любил сам снаряжать в дорогу нарты и запрягать в них собак. В одиночку выслеживать дичь и выходить в море, забрасывать сети… Вот уже десять лет прошло с того дня, когда Умка в последний раз помог воспитаннику натянуть лук и привязать к упряжке тушу убитого зверя. Старик говорил, что настоящий человек должен уметь самостоятельно преодолевать трудности, Элгар чувствовал — Умка не хотел быть возле него. Никто не хотел.

            Элгар понимал: сколько бы трудностей он ни вынес, ему никогда не удастся занять место в натопленном уютном пологе, рядом с многочисленной, дружной семьей. Не будет дома и семьи, не будет жены и веселой толпы шумных ребятишек...

            Он всегда будет один на один с ветром, снегом и соленой водой. Со стаями бесчисленных птиц, их криками и шумом крыльев, заглушающих прибой. С моржами, оглашающими морской простор своим грустным гортанным пением. Со всем, что он чувствовал, что понимал. Со всем, что отделяло его от других людей.

            Никто никогда не гнал его, никто никогда не ругал его и не повышал голоса в его присутствии. Элгар не помнил бранных слов, обращенных к нему. Никто не испытывал к нему ненависти или злобы. Но, стоило ему появиться среди людей, и те настороженно умолкали.

            Ему не было места среди людей.

            Поэтому, хотя Элгар и любил Умку и разговоры с ним, юноша всегда с большой неохотой заканчивал свои одиночные путешествия и возвращался к хижине на морском берегу. Оленеводы-чавчу каждый месяц переносили свои жилища, а дом Умки оставался неподвижным уже больше двадцати лет.

            «Я свое отходил, — говорил старик, отмахиваясь от приглашений перебраться к соседям. — Нет больше Умки-бродяги…»