Александр Етоев - Обратная сторона Земли

— Фисон, геон, тигр, ефрат, — сказал он, взмахивая плащом. — Пусти проход.

Вода раздалась на стороны, открывая желтое дно и мягкую колею дороги. Дорога шла под уклон. Тимофеев зашагал по проходу, под ногами ссыхались и гасли зеленые петли водорослей. Блестели пятна медуз. Хрипели, хватая воздух, не успевшие отступить рыбы. Он шел, не глядя по сторонам и не оборачиваясь. Стены, словно живые, дрожали от скрытой силы. Когда он делал полшага, они беззвучно смыкались, и где-то там, наверху, взметывался белый бурун.

— Руки дрожат, сердце дрожит — трясавица. Пелыньки бы отварить. Вернусь, накажу старухе.

Дорога стала выравниваться. Теперь она тянулась полого, и ущелье среди водяных гор делалось светлее и шире. Белая полоса наверху — все, что оставалось от неба — мерцала фосфорным светом; она то гасла, съеденная ветром и непогодой, то с высоты срывалась бледная световая струя. Тогда Тимофеев морщился и низко пригибал голову.

Шел он долго, час или больше. Почва сделалась зыбкой, но не от придонного ила, а от желтых кружков монет, в беспорядке разбросанных по песку. Монеты холодили ступни. Это было приятно, и Тимофеев выжал из губ улыбку.

Наконец он вышел на ровное открытое место. Вокруг была все та же вода. Она блестела, как уголь, наполняя пространство холодом, и в непрозрачной угольной темноте проступали то здесь, то там зыбкие белесые пятна — глаза подводных чудовищ.

На этом пустом пространстве ровно посередине поднимался и пропадал в темноте широкий каменный столб.

Он подошел к стене и ударил кольцом о камень. В стене открылся проход, и Тимофеев, стуча по плитам, прошел под низкие своды. Он оглядел исподлобья стоящие вдоль стен сундуки, пнул ногой лежащую на боку табуретку и отер рукавом лицо. У стены на высоком помосте сидело странное существо — без возраста, без лица, с жидкими распущенными волосами. Беззубый рот его шевелился, а черные от графита пальцы зажимали сточенный карандаш.

— Как работа? Что-то не вижу трудового энтузиазма. Раньше ты была попроворней. Небось, пока меня нет, с Мокрым шашни разводишь?

Она ответила ему равнодушно стершимся, как и зубы, голосом:

— Работа от меня не уйдет. С чем, братец, пожаловал?

— Дерзишь, сестренка. Так-то встречаешь братца. Будто я в своем доме больше и не хозяин.

— Как пожаловал, так и встречаю. Не больно ты сегодня приветлив.

— Сестренка, сердце дрожит. — Тимофеев поднял табурет и уселся, обхватив плечи. Глаза его затянулись морщинистой кожей век. — Вот ведь как вышло. Жил себе жил, а пришел дурак на мою голову, так хоть гроб себе колоти.

— Дожили — о гробе заговорил. Ты, братец, будто сегодня родился. Что тебе написано на роду? Служить до скончанья века. Вот и служи, не ной. Лучше о том думай, как не допустить пришлого к девке. А то — гроб, сердце… Да пришлый мягкий, как воск, лепи из него хоть черта. Правильно говорил Каин-Фогель, чтоб его черви съели, — ничего твой дурак не понял. Такого дурака обхитрить — только ленивый не сделает.

— Каменный был не ленивый.

— Не о нем речь. Фогель вон тоже не поленился. А Вдовый твой — хуже Фогеля. Тот хоть смердит открыто, а этот из-под хозяйского крылышка.

— Вдового больше нет, я его отправил на пенсию. Знаешь на Камень-острове большой раскольничий крест? Там он теперь, в кресте.

— Что-то я тебя, братец, не узнаю. Подобрел что ли?

— Перестань, сестренка, — болит. И не болтать я с тобой пришел, а о деле подумать. Книга — вот мое дело.

— Трудное дело.

— Все дела трудные, легких у меня не бывает.

— Книга ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Слова в ней не стираются, и в чьи она руки попала, тому и служит до смерти.

— Это, сестрица, я и без тебя знаю.

— Уничтожить ее может только один человек на свете — ее хозяйка. А ты знаешь, что может быть, если она встретится с Князем. Тогда уже ничем не поможешь. И про гроб — не то, что теперь — запоешь в полный голос.

— Может быть, а может и не быть. Меч! Если между ними ляжет на ложе меч, то и греха не будет. И этот же меч, если умело с ним обойтись, сделает за нас другое важное дело — убьет дурака Князя.

— Ты все хорошо задумал. Остается за малым — освободить девку. Не сюда же его вести, в твой дом. А если освободить девку, да отправить ее наверх, да устроить им, голубкам, встречу — много чего может за это время случиться. То ведь город. Хоть и ты в нем хозяин, да сторона-то подсолнечная, изменчивая.

Тимофеев поднялся на ноги.

— Книга — она одна не дает мне покоя. Я пятую ночь не сплю, а вчера заснул на минуту, так приснилось, как меня жрет обезьяна.

— Знаешь что, братец, — ответила сидящая на помосте. — Видно, крепко в тебя запала эта шальная мысль. Но сперва сделай, что делал. Попробуй уморить его так.

11

Туманный текст завораживал. И так и этак пробовал его читать Князь, и по-прежнему он оставался собранием невразумительных символов, неразрешимых загадок и неясных поэтических аллегорий. С одной стороны, фраза… ну хотя бы такая — на четвертой странице вверху:

В мертвом месте свет тебе светлый в помощь, Блещущий меч тебе в помощь…

— с оглядкой на события этих дней, к нему отношение имела. «Меч

— в помощь». Меч, действительно, был, и чудо с мечом происходило у него на глазах. Фогеля меч спас, Фогель вспоминал о мече не однажды, мало того, он, Князь, с Фогелева благословения назван господином меча, а значит, его повелителем. Это так. Здесь текст «Повести» худо-бедно увязывался с контекстом жизни. Но ведь, в принципе, любое такого рода иносказанье можно прикладывать к частной человеческой жизни и толковать события так, как положится толкователю на душу. Что и делается со времен Ноя как пророками самолично, так и разноречивым скопищем комментаторов и комментаторов комментаторов. А что дальше? То есть как читать Книгу жизни о тех событиях, которым срок еще не пришел? Про меч еще ладно, хотя попробуй растолкуй кто-нибудь Князю скрытый смысл таких строк о мече:

Кован я во дни сотворенья камня, Шестеро в кузне шесть полос ковали, Ведьмы из кузни огонь воровали…

Или далее:

Жало ворожейное ужо расплавится, Коли кожа проколота, коли тело проколото, Коли кость проколота, коли кровь проколота, Коли рука проколота, никакого горя не бойся. Коли нежить колола, от боли тебя избавлю…

Или длинное многоточие, заканчивающееся одним-единственным словом: лед.

Из тумана неразгаданных смыслов выступила человеческая фигура. Князь сидел в окраинной тишине, и шаги по траве за спиной, опеленутые мягкими стеблями, были тихи, как сон. Человек обогнул полукругом Князя и, выйдя из-за спины в лоб, нехотя ему козырнул: