Песнь копья (СИ) - Крымов Илья Олегович

# # 2 Г у р х а н а — магическая энергия, необходимая для питания заклинаний.

Как только чародеи увидели поджарый чёрный силуэт без лица, — подняли посохи, чтобы вымарать его с картины мироздания. Тот же выхватил из-за спины пороховой пистолет и дёрнул за спусковой крючок. В дыму и искрах ствол изрыгнул пулю, отлитую из чистого керберита, которая легко прошла сквозь чародейский щит и ударила одного из Филинов в нижнюю часть лица. Его бессмертие оборвалось.

Другие двое осознали происшедшее в долю мгновения, и потому, когда громыхнули ещё два выстрела, они уклонились от смертельного металла. Лазутчик метнулся сквозь ажурные врата павильона, едва не опередив выпущенные им же пули и в следующее мгновение свет внутри погас. Вор бросился обратно, сжимая в руке небольшой мешочек, и едва не погиб, натолкнувшись на сплетение губительных чар. Волной темноты он ускользнул от боевых заклинаний и пустился в побег.

Лазутчик вырвался из сферы в горячую ночь, и стремительным росчерком темноты заскользил по ветвям царственного ясеня, а за спиной уже звучал, нарастая, гул. По всему Аскариату оживал чародейский набат, возвещавший о закрытии столицы и переходе ея на военное положение; вспыхивали во всю мощь светильники, эльфы бросали дела и, вооружившись, бежали к оплотам воинских подразделений, чтобы стать под командование своих асхаров.

В яркой какофонии лазутчик то крался, то замирал, лихорадочно разыскивая убежище в тенях, которых становилось всё меньше. Почти чудом он смог выскользнуть из смыкавшихся челюстей облавы, спустился по дорогам, опутывавшим могучий ствол, невзирая на кордоны, и углубился в живой лабиринт, что рос под ясенем. Чудовища, звери и волшебные твари, обитавшие там, искали его, но не нашли, лазутчик прошёл коварными путями, добрался почти до самой внешней стены, когда наверху раздались хлопки.

Три огромных нетопыря пронеслись над головой, а их всадники неслышно спрыгнули наземь. Они не разбились и даже не поранились, но встали прямо, — один преграждал путь вперёд, два других не позволяли броситься назад.

— Не вмешивайтесь, — приказал первый эльф, самый старший… нет, древний уже настолько, что в его волосах преобладала седина.

— Повинуемся, — ответил один из молодых, сжимавший в руке чародейский посох.

Старика звали Эгорханом Ойнлихом, и имя то было известно всем эльфам Лонтиля. Оно гремело и сверкало славой во время каждой крупной войны, равно как и имя дома Сорокопута, который Ойнлих возглавлял со дня его основания. Высокий, сухой, но гибкий как ивовый прут эльф; его обезображенное лицо пугало, — вместо плоти на левой щеке поблёскивала прозрачная зелёная ткань, сквозь которую виднелись зубы, дёсны, жевательные мышцы и даже кость скулы. Из сотен ран, которые приняло тело старика, эта была единственной, кою он нанёс себе сам, а исцелять запретил, обойдясь волшебной заплаткой. Именно так Великий Сорокопут расстался с рабским клеймом.

Эгорхан откинул полу лиственного плаща, явив укороченную кожаную хескейю и заткнув за пояс пару перчаток. Он медленно вытянул из ножен меч по имени Травяной Уж; волнистый клинок с двумя остриями отливал зелёным, — эльфийская сталь.

Первый молниеносный выпад разрезал взвывший воздух, и лазутчик едва не погиб на месте. Отскочив, он вытащил из поясных ножен два длинных закопчённых кинжала и отчаянно бросился в бой. Преимущество было не на его стороне, ведь и руки, и оружие Эгорхана оказались длиннее, а за плечами того простирались тысячелетия войн. Но вор держался хорошо, более молодой, более гибкий и не менее быстрый, он утекал от пламеневшего клинка, отчаянно пытался дотянуться до глаз Сорокопута, до горла, хотя бы до покрытых шёлковой тканью ног. Старый эльф не дал ему ни единого шанса, он сражался далеко не на пределе своего мастерства, но и не пренебрегал опасностью, просто выжидал шанса обезоружить и захватить лазутчика.

Наконец Ойнлих совершил колющий выпад, Травяной Уж изогнулся как живая змея, минуя выставленный для парирований кинжал и ужалил вора в плечо. Эгорхан тут же отступил, его меч вновь стал прямым, а враг схватился за рану. Не прошло и мгновения как боль исчезла, он почувствовал прохладную немоту, растекавшуюся по жилам. Разумеется, — зачарованный меч был ядовит сам по себе и носил безобидное имя как насмешку над легкомыслием врагов. Бой был окончен до срока, меньше чем через минуту лазутчик разляжется на траве парализованный.

— Ты будешь схвачен, — сказал Эгорхан, опуская Травяного Ужа — и допрошен со всем пристрастием.

Но лазутчик избрал другую судьбу.

— Тьма поглощает! — хрипло выкрикнул он.

Очертания тела заколебались тёмной дымкой, на лице, лишённом черт, прорезались вдруг глаза, — два маленьких пылающих жерла, из которых повалил дым. С полузадушенным криком вор бросился на Сорокопута, который встретил атаку клинком. Травяной Уж прошёл сквозь грудь самоубийцы, выглянул из спины, однако тот не остановился, и сбил Ойнлиха с ног. Вместе они покатились по земле, борясь, пока враг не затих.

— Прочь! — велел старик сыновьям, поспешившим на помощь. — Это всего лишь царапина!

Эгорхан гибким движением поднялся, вынимая из мертвеца окровавленное оружие. Досада читалась в проявившихся на лице морщинках, — он позволил ценному языку сбежать от допроса. Что за неудача!

— Повелитель, — обратился старший из сыновей, Бельфагрон, — его оружие могло быть отравлено!

Сорокопут отёр Травяного Ужа, вернул его в ножны и поднёс оцарапанную ладонь к лицу. В свете призрачных лилий, что росли на живых стенах лабиринта, он рассмотрел тёмный росчерк, прислушался к ощущениям. Прожив больше десяти тысяч лет Эгорхан Ойнлих столь хорошо познал работу собственного тела, что мог выявить и изменить любое инородное вещество, попавшее в кровь. Мало кто из древних эльфов ещё умел это и, увы, никто из молодых, рождённых свободными.

— Ничего! — ответил он.

— Позволь мне сплести диагностические чары, ведь немудро пренебрегать такими вещами.

— Время! — напомнил Ойнлих. — Пора узнать, отчего весь город так переполошился.

Младший из сыновей, молчаливый Саутамар, наклонился, чтобы точным движением ножа срезать с пояса трупа мешочек. Он растянул тесёмки и немедля прикрыл лицо ладонью, — столь яркий свет полился изнутри.

Отец забрал находку тот же час и, взглянув на источник света, преобразился, его лицо помолодело на тысячу лет, глаза воссияли звёздами, а губ коснулась искренняя улыбка, — редкая гостья после смерти первой жены. Эгорхан Ойнлих, глава дома Сорокопута, был очарован тем, что обнаружил, его сердце билось как в молодости и счастье согревало душу.

Астрал заколебался; чары, препятствовавшие пространственной магии внутри лабиринта, утратили силу и к месту схватки был провешен портал. Сквозь изумрудную воронку прошли Стражи Кроны, — гвардия королевского дворца, и чародеи дома Филина во главе с их предводителем Гильдарионом Алтуаном. Последней из порастала, в компании двух сторожевых рысей, вышла женщина-эльф. Она была облачена в платье из лазурного шёлка со стаей голубых морфо на плечах вместо накидки, высокий лоб венчала рябиновая диадема, созданная из белого золота и рубинов, а в руке сверкал тонкий чародейский посох; на левой щеке чернело рабское клеймо. Королева Цеолантис покинула дворец.

Окинув взглядом представшую картину, объяв её пониманием, владычица Лонтиля испытала ужас. Источником его был Великий Сорокопут, осиянный чистым светом из мешочка. Потребовались все силы, всё умение держать себя, чтобы не вскрикнуть.

— Помнишь ли тот день, — обратился Эгорхан к Цеолантис далёким голосом, — когда я нашёл его, работая в гибельных штольнях? Помнишь ли, когда я принёс его тебе, сестра? Ты всегда была мудра и всегда знала больше чем я. А после ты привела к нам Арнадона, помнишь ли? В тот день начался наш путь к свободе.

— Эгорхан, — обратилась королева к младшему брату, — отдай мне Сердце.