Стивен Эриксон - Сады Луны

Как бы там ни было, легковесно относиться к предупреждению ассасина нельзя. Так что о визите к Орру действительно придется забыть. Хотя бы на время. Крокус засунул руки в карманы. Мысли все так же неслись куда-то и упирались в невидимые стены. Неожиданно пальцы нащупали в недрах одного из карманов что-то круглое и твердое. Монета!

Крокус достал ее. Эту монету он подобрал в ночь расправы над ассасинами. Воришка вспомнил, как тогда, на крыше, нагнулся за ней и уберег голову от арбалетной стрелы. Откуда появилась монета – этого он не знал и даже не стал терзать себе мозги. Потом он и вовсе забыл про нее. Крокус остановился и стал разглядывать монету. На одной ее стороне красовался профиль молодого щеголя в странной плоской шляпе. У щеголя было удивленное лицо. По краю шли какие-то письмена. Они сильно отличались от знакомого наклонного шрифта его родного языка дару.

Крокус перевернул монету. Ну и диковина! На этой стороне было выбито лицо женщины, глядящей в противоположную сторону. И письмена тоже отличались; они залегали влево, чем-то напоминая игольные стежки. Лицо женщины (как и у мужчины, оно было молодым) поразило воришку своей холодностью и непреклонностью.

Металл был старинным, с медными прожилками и следами латуни вокруг профилей. Монета оказалась на удивление тяжелой. Если она и представляла хоть какую-то ценность, то исключительно своей редкостью. Крокусу доводилось видеть монеты из Каллоса, Генабариса, Амателя, а однажды он увидел сегулейскую монету с зазубренными краями. Но таких ему еще не встречалось.

Откуда же все-таки она появилась? Может, поддел ногой, пока пробирался по крыше? А может, прихватил у дочери Дарле вместе с драгоценностями? Оставалось лишь недоуменно пожимать плечами. Но что ни говори, очень вовремя он тогда за ней нагнулся!

К этому времени юный воришка добрался до Восточных ворот. Сразу за ними, вдоль дороги со звучным названием Трясучка, начиналось скопище лачуг и полуразвалившихся домишек. Поселение называлось не менее звучно – Перетряс. Туда-то и направлялся Крокус. Днем Восточные ворота не закрывали. Через их узкое пространство лениво ползла вереница крестьянских телег. Протискиваясь между ними, Крокус заметил первые повозки беженцев из Крепыша. Этим людям посчастливилось убраться из города еще до начала штурма. Оставалось только гадать, каким чудом они проехали через расположение малазанских войск. Не меньшим чудом был их путь через засушливую Ривийскую равнину и Гадробийские холмы. Измученные, отчаявшиеся, они с удивлением смотрели на хлипкие оборонительные сооружения Даруджистана и понимали: здесь их ждет лишь короткая передышка. Однако усталость притупляла все остальные чувства.

Взбудораженный увиденным, Крокус прибавил шагу и вскоре подошел к покосившемуся деревянному строению местной таверны – самому крупному зданию во всем Перетрясе. Над дверью болталась вывеска, намалеванная задолго до рождения Крокуса. На вывеске было изображено странное существо – трехногий козел. Крокус забредал сюда достаточно часто и всякий раз удивлялся: ну при чем тут козел, если таверна называлась «Кабаньи слезы»? Вертя в руке монету, воришка толкнул дверь и вошел.

Несколько голов лениво обернулось в его сторону. Интерес был праздным, ибо сидевшие тут же вернулись к прерванной еде или питью. В сумраке дальнего угла Крокус заметил знакомую фигуру, отчаянно жестикулировавшую обеими руками. Облегченно улыбнувшись, воришка двинулся в угол.

– …и тогда Крюпп выскользнул из саркофага с такой умопомрачительной быстротой, что никто из стражников правителя этого даже не заметил. И стал думать Крюпп: ведь там было столько жрецов. О, как же им хотелось, чтобы затхлое дыхание мертвого правителя стало реже и он испустил бы дух. А сколько таких разгневанных духов Крюпп видел в глубочайших ямах Дрека. Они бубнили длинные перечни своих прижизненных грехов и умоляли о помощи, но мудрого Крюппа не обманешь! Духи мечтали лишь об одном – поглотить мою душу. Даже сейчас я вспоминаю об этом с содроганием. Крюпп всегда оставался недосягаемым для этой своры призраков с их жалкими взываниями к милосердию.

Крокус положил руку на широкое вспотевшее плечо Крюппа. Тот сразу же умолк и обернулся к юнцу.

– А, вот и ты! – воскликнул толстяк и обратился к своему единственному собеседнику: – Правильно говорят: ученик является, когда наступает время трапезы. Не знаю, готов ли он вкусить пищу мудрости, но от иной пищи явно не откажется. Крокус, дружище, устраивайся поудобнее… Эй, красавица! Неси сюда вашего лучшего вина, и поживей!

Крокус вперился глазами в человека, сидящего напротив Крюппа.

– Кажется, я помешал вашей беседе, – произнес воришка.

Для собеседника Крюппа эти слова явились спасительной соломинкой. Он порывисто встал.

– Нет, молодой человек! – воскликнул он. – Не волнуйтесь, я и так собирался уходить. Честное слово! Всего наилучшего, дорогой Крюпп. Был рад с вами увидеться.

Коротко поклонившись, он удалился.

– Вечно он куда-то спешит, – пробормотал Крюпп и потянулся к оставленной кружке. – Нет, ты только взгляни! Он едва сумел выпить треть. Настоящее расточительство.

Крюпп залпом вылил в себя содержимое и вздохнул.

– Не зря говорят: то, что не выпьешь сам, может достаться Дессембрию.

– Это твой посредник? – спросил Крокус.

– Хвала небесам, нет, – ответил Крюпп, вытирая рот. – Беженец из Крепыша, потерявший не только дом, но, похоже, и смысл жизни. К счастью, блистательное чутье Крюппа вовремя подсказало, когда…

– Найдется благовидный предлог спровадить его с глаз подальше, – со смехом договорил Крокус.

Крюпп проворчал что-то невразумительное.

Служанка принесла глиняный кувшин. «Лучшее вино» откровенно попахивало кислятиной. Крюпп наполнил кружки.

– А теперь Крюпп не может не задаться вопросом: зачем опытному в нечестивых делах оболтусу понадобилось вдруг увидеться с его старым учителем? Или удача вновь тебе улыбнулась и ты явился сюда с добычей, которую нужно надлежащим образом пристроить?

– В общем, да… то есть не совсем.

Крокус оглянулся по сторонам и наклонился к уху Крюппа.

– Я насчет того, что приносил в прошлый раз, – прошептал он. – Ты ведь продал мой навар?

Крюпп тоже пододвинулся ближе.

– Ты говоришь о штучках из дома Дарле? – прошептал толстяк, шевеля бровями.

– Да, о них. Ты их распродал?

Крюпп вытащил из рукава носовой платок и обтер вечно потеющий лоб.

– Мой юный друг. Все эти нелепые слухи о войне переполошили перекупщиков. Я очень рассчитывал продать твой навар, но пока не успел, в чем Крюпп и вынужден сознаться.