Эйнемида IV. Солнце нового мира. - Антон Чигинёв
‒ Сын пишет, ‒ Эрептолем с непроницаемым видом свернул папирус и положил на стол.
‒ Вот как? Написал всё-таки… ‒ хмыкнул Исократ. Историю Диоклета и его грозного отца знал весь Эфер, но мало кто решался обсуждать её вслух, а уж тем более упоминать о ней при Эрептолеме.
‒ Пишет, что уходит воевать с какими-то дикарями, алгуиты они называются… ‒ бесцветно промолвил Эрептолем и взорвался. ‒ Мальчишка! Подставляет шею варварам ради других варваров! Здесь решается судьба Эфера, а он воюет за варварское золото!
‒ Говорят, юный Диоклет достиг больших успехов… ‒ дипломатично заметил Исократ.
‒ Да знаю, мне писал Каллифонт и ещё кое-кто… ‒ Эрептолем осёкся, поняв, что сболтнул лишнее. Исократ улыбнулся.
‒ Ладно тебе, друг мой, ‒ мягко сказал он. ‒ Все мы знаем, что ты беспокоишься о сыне. Я бы поставил собственный дом против ослиной бабки на то, что Каллифонт отписывает тебе обо всём. Если хочешь знать моё мнение, ты можешь гордиться Диоклетом.
‒ Нечем здесь гордиться. Он доблестен, но служить варварскому царю, в чём тут честь? Теперь он опять уходит на войну, пишет, чтобы я не беспокоился. Действительно, мой единственный сын вот-вот бесславно сгинет и я даже не узнаю, где его могила. О чём здесь беспокоиться? У меня дурные предчувствия, Исократ.
‒ Ну, полно тебе, друг мой. Пока письмо шло к тебе, всё наверняка закончилось, и они уже вернулись домой. Твой сын служит мидонянам, а они непобедимы, значит, вернулись с победой, как и раньше. Ты бы порадовался лучше, что Диоклет наконец-то написал сам. Ответь ему поласковей, быть может он и домой вернуться надумает? Давно уже пора.
‒ Поласковей?! После всего, что он натворил?!
‒ Ну хорошо, ‒ Исократ пожал плечами. ‒ Ответь, как обычно, и твой сын не вернётся к тебе никогда. Пора бы вам обоим поумерить гордость. Доблестный сын, который мог бы стать украшением Эфера, воюет Эйленос ведает где за чужое золото, а его отца ждёт одинокая старость. Вот к чему привела ваша неуступчивость. Твой сын первым сделал шаг навстречу, ну так и ты поступи так же. Если, конечно, хочешь вновь его увидеть.
‒ Я ему уже писал! Он ответил дерзко!
‒ Я представляю, что ты там написал. «Повелеваю» и всё прочее, так? А ты-то в его возрасте как бы ответил на такое? Сейчас он написал тебе сам, и, судя по тому, что письмо не разорвано и не сожжено, проявил почтительность. Ответь ему тем же, и скоро откупоришь амфору лучшего вина да зарежешь козлёнка в честь его приезда. Напишешь?
‒ После боя, ‒ проронил Эрептолем, надолго задумавшись. ‒ После боя я решу, как ответить.
‒ Ну, решай. Только прежде, чем отправить своё письмо, дай-ка мне его прочесть. Кто-то должен будет вымарать оттуда все «повелеваю», «недостойный сын» и «высеку розгами прямо в порту».
‒ Клянусь Эйленосом, это разумно! ‒ рассмеялся Эрептолем. Исократ улыбнулся в ответ.
‒ Вот и хорошо, мой друг, ‒ сказал он. ‒ Сложные вопросы мы обсудили, осталось всего-то выиграть битву. Пара пустяков.
***
Конь Хилона радостно трепетал, чуя витающее в воздухе предвкушение чего-то великого, и всадник вполне разделял чувства скакуна. Грязь, кровь и мерзость, пережитые недавно, казались сейчас необычайно далёкими. Остались покрытое изумрудной травой поле, разноцветная линия вражеских войск на другой стороне и приказы, которые надлежало выполнить. Всё просто и понятно, ни сожалений, ни сомнений, ни необходимости принимать решения. Едва ли не впервые за многие месяцы, Хилону показалось, что он счастлив.
Под начало Хилона отдали три сотни сенхейских всадников. С его славой могли бы и больше, но воспротивился он сам. Пусть командуют не самые известные, но самые опытные, а он, Хилон, исполнит любой приказ, как учили ещё в юности, когда он, бок о бок с отцом, сражался против варваров в унылых песках возле Талиска. «Эдэтэа!» ‒ знакомая всякому эйнему команда, и Хилон взмахом руки направляет свой отряд вперёд. Для него битва началась.
Со своего места в строю Хилон видел постепенно уменьшающееся пространство между войсками. Из строя выбежали застрельщики и лучники, двинулась на фланги конница, быстрее заиграли флейты, подгоняя мерно движущиеся ряды гоплитов. Щёлкнула первая тетива, первая фигурка в белом латарийском хитоне упала на землю, и тут же в воздух взмыли тысячи стрел, на мгновение закрыв солнце.
Жёлто-зелёная лаисская конница вылетела из-за вражеской пехоты и во весь опор помчалась на леванцев и сенхейцев. Радостно взревев, те бросились навстречу. Полетели дротики. Сразу трое воинов на глазах Хилона вылетели из сёдел, а сам он почувствовал пробирающий до костей свист в полупальце от уха. Пара ударов сердца, рвущий уши крик, и всё тонет в круговерти копий, мечей, разъярённых лиц и оскаленных лошадиных морд.
Они были хороши, эти лаиссцы, великолепные всадники на великолепных конях, способные молниеносно наброситься, ударить и столь же молниеносно отойти, на ходу метая дротики за плечо. Хилонов щит поймал уже два, и следующий вполне мог оказаться последним, но сам Хилон больше думал, как убить того, кто перед ним. Философия – учительница жизни, а жизнь, если бьют, велит бить в ответ, потому известный философ, точно так же, как и самый дремучий невежда, бил, колол, отбивал удары, кривился от боли в рассечённом плече и торжествующе рычал при виде падающего с коня врага.
Казалось, это будет длиться бесконечно, но прозвучал сигнальный рожок, и сенхейско-леванская конница отвернула назад, а жёлто-зелёные устремились к оставшимся без защиты стрелкам. Те бросились под защиту копейщиков, но слишком нерасторопно. Враги сблизились на расстояние броска, первые дротики полетели в спины бегущих, и тут передние ряды лаиссцев рухнули на землю. Что-то громко хлопнуло, густой сизый дым скрыл потерявшую разбег конницу, а от преследуемых ею стрелков отделились быстрые тени в тёмно-синих цветах Энма. Одна за одной тени скрывались в дыму, откуда вскоре послышались звон оружия и крики умирающих. Дым затянул едва ли не половину поля, когда же он немного рассеялся, взгляду предстала тонкая линия тёмно-синих теней и беспорядочно отступающие всадники. На земле остались сотни тел в жёлто-зелёном и чудовищно изувеченных коней.
Снова пропел рожок, и Хилон с товарищами налетели на не успевших оправиться лаиссцев, довершая учинённый ксилийцами разгром. Другие всадники ударили на эферских стрелков, но те уже со всех ног бежали к своим гоплитам. Войско союзников двинулось в наступление, обходя стороной разбросанные ксилийцами ловушки. В одну из таких чуть не влетел
