Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— В конце концов, — продолжал мужчина, — это вы выхлопотали мне разрешение осесть в Риме. Вы были в старой доброй Англии, мы распили несколько бутылок… и потом нам вдруг пришлось подраться, защищая друг друга. Если это не дружба, так что же тогда?

— Действительно, что? — улыбнулся в ответ адмирал, мысленно благодаря простоту северных нравов. — А знаете, Гарольд Годвин, вы — интересный человек: с каждой нашей новой встречей итальянские слова в ваших устах звучат все менее и менее варварски. Не так уж много англичан сумели настолько хорошо прижиться у нас.

— Это здорово, — ответил Годвин, тем самым подтверждая, что принял сказанное адмиралом за комплимент. — У меня для этого настоятельная необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу, а не наслаждаться собой!

Солово проявил легкое беспокойство.

— Я не священник и не теолог, — произнес от мягко, — однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории приблизительной святости.

— Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче — рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев!

— Ах да… — промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло.

— Я прожил добропорядочную жизнь, — начал Годвин с заученной сосредоточенностью. — И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек.

Солово в легком смятении попытался затормозить прилив.

— Я встречался с этими остатками кельтов…

— Адмирал, скотты — не кельты, — прервал его Годвин, не слушая, не разбирая и не думая над словами гостя. — Они кровь от моей крови, что делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них ничего не имею (разве что чуточку — против уэльсцев…). По отдельности они мне даже приятны. Но вот только начнут собираться в группы, как сразу возникает желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов.

— Ну, Гарольд… — выговорил адмирал, уносимый потоком.

— Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают белый флаг, так что особо не повеселишься. Понятно, о чем я? Если бы скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в покое, но они живут по соседству, поэтому и приходится…

— В самом деле, — вежливо согласился Солово, переходя к мыслям о том, что будет на обед.

— Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле.[89] Я так поработал там, что мне больше некуда деться, не оставалось ни одной профессиональной вершины. Поэтому я и могу проводить остаток дней своих в Борго[90] и вымаливать прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр! Флодден! Нет, это была битва, а не удача везунчика Баннокберна… Я рассказывал вам, адмирал, про Флодден?

— По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз…

— Избави нас, Боже! Вот это был видок. Они потеряли своего короля Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три с лишним сотни рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух аббатов и провоста[91] Эдинбурга. Ну и… большую часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов[92] и поливали… наконец, они просто падали рядами, мертвым на земле не было места. Кстати, о песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал?

— Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но…

— А я их ненавижу. Скотты не перестают играть на них — вы это знаете, — и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей книге я зову их почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, — это я про Флодден, — я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое мнение о тех звуках, которые они издают. Кроме того, я добыл двух предводителей кланов. Их клейморы[93] украшают комнату, где я храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал им уши, только они протухли, и мне пришлось выбросить их.

Адмирал Солово подумал, что заметил проблеск надежды, сулящий избавление от рассказа о кровавом пиршестве.

— Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и путешественниками, как и вы?

— О да, скитальцы, вояки и крестоносцы — и никакой симпатии к скоттам. Взять, например, Тостига Годвина. Он был варягом[94] и успел оставить Константинополь как раз перед тем, как его взяли крестоносцы в 1204 году. Потом был еще Мрачный Годвин, прозванный «Уэссекской смертью». Он… но о чем говорить, у меня есть огромное родословное дерево, в той комнате, где трофеи. Пойдемте наверх, я все покажу вам; к тому же там и светлее.

«Умасленный и укрощенный» до полной покорности, Солово механически последовал за Годвином по заставленной лестнице. Несмотря на позывы к дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая благотворное забвение.

Потом, уже на верхней ступени, до него дошло.

— А почему, — спросил он, — в трофейной свет лучше?

— Потому что, — живо ответил Годвин, — Тостиг-варяг кое-что вывез из Константинополя. С тех пор мы храним в семье эту вещь, и я к ней привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в том, что в нее можно вставить целых семь свечей — толстых таких…

— Мне было весьма жаль услышать о вашем друге Годвине, — проговорил папа Климент VII. — Трагический случай.

— Благодарю вас, ваше святейшество, — сказал Солово. — Стилеты опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются.

— Быть может, он не знал, что пружина была взведена, — покатился со смеху кардинал, которого делала смелым относительно неудачная карьера. Быстрым взглядом папа заставил замолчать его.

— Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности?

— Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему попечению. Теперь она находится среди моих сбережений, ваше святейшество, а они укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается лишь водрузить ее на подобающее место.

— Которое… где же оно находится? — спросил Климент с неподдельным любопытством.

— А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество.

— Дай наммм… — елейно прошептал черный гибрид угря и человека, небрежно облокотясь на спинку папского трона. — Дай наммм.

Адмирал Солово с большим трудом оторвал взгляд от эмиссара Диббука, которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого.