Юлия Зонис - Дети богов

Пятясь, я отступил от берега, поднялся выше на холм и там плюхнулся на траву. Долго сидел, бездумно отирая тину с ладоней. Вот и нету больше у меня Наглинга. Ничего у меня больше нет.

Спустя некоторое время, выйдя из ступора, я встал, отряхнул штаны и стал карабкаться вверх по холму.

Чем выше, тем гуще делался туман. Что-то здорово мешало мне, что-то раздражало, и наконец я понял, в чем дело: левый мой глаз видел блестящую от влаги траву, глаз правый — только косы тумана. Я разжал кулак, в котором все еще была смята черная повязка. И нацепил ее на правый глаз.

Перевалив за вершину холма, я вышел на грунтовую разъезженную дорогу. В двух колеях от ребристых шин стояла вода. Лес, тянущийся по обе стороны от дороги, был, напротив, сух и мертв. С серых веток свешивалась паутина, желтели куртинки лишайников на стволах. Над лесом и над дорогой нависла тишина, прерываемая редким стуком капель. Витала над этой местностью неизбывная унылая тоска. Не тоска даже кладбища, а тоска разграбленного вражеским нашествием городка: покачиваются на ветру ставни, во дворах свалены то ли обломки мебели, то ли отбросы, на соседней улице дымятся развалины. И никого. И такая же безнадежная тишина. Я приложил руки воронкой ко рту и заорал: «Эге-гей!» Крик мой заглох, не добравшись и до ближайших зарослей. Пожав плечами, я спустился с холма и зашлепал по дороге.

Я шел, казалось, несколько часов. Молчание действовало мне на нервы, и я бездумно принялся напевать песенку, которую, бывало, так часто орал в душе Нили: что-то про веселую молодайку, которая изобретательно обманывает старого мужа. И с удивлением обнаружил, что не помню слова. Начал другую песню, дошел до второго куплета и понял, что забыл и ее. Третью. Четвертую. Слова вылетали из памяти прежде, чем я успевал произнести их вслух. Я нахмурился и попытался припомнить недавно читаный роман Стивена Кинга. Ни фига. Хайнлайн. Набоков. Тот же результат. Я мог вспомнить обложку, картинку на форзаце, а дальше дело не шло. С ужасом я перебрал еще несколько книжек. Тот же результат. Казалось, чем больше я пытался вытащить из своей памяти, тем больше просеивается в никуда. Лес по сторонам дороги равнодушно молчал.

— Под сводом дедовских пещер… — завел я балладу о Двалине, которую выучил прежде, чем толком научился понимать слова.

Баллада, как началась, так и оборвалась. Я лихорадочно порылся в кармане и вытащил листок со стихом Иамена. Наполовину я ожидал, что сейчас обнаружу пустую бумажку, что написанное съела нависшая над лесом тишина — однако чернильные строчки сохранились. И я заорал во весь голос:

Погляди-ка, Грег, как глаза черныУ моей луны, у твоей луны.Слушай, сучий сын, как поет она —Не моя луна, не твоя луна…

Вместо лунной песни на мои вопли откликнулся недалекий рокот мотора. Я вздохнул с облегчением — кто бы ни ехал в машине, все лучше, чем удушливое лесное молчание.

Я ошибался.

Из-за поворота вынырнул грузовой джип, весь обляпанный грязью. Под толстой грязевой коркой было непонятно, какого цвета машина, кто за рулем и как он ухитряется что-нибудь видеть. В кузове обнаружилось человек пять, в серой униформе и с винтовками. Присмотревшись внимательней, я понял, что это не люди. У сидящих в кузове были шакальи головы — или даже не шакальи, а песьи. Башки стайных бродячих псов с вечно слезящимися глазами и заляпанной черным мордой. Джип затормозил метрах в десяти от меня, и собакоголовые посыпались на дорогу.

— Беглый! Стоять!

Сухо треснул винтовочный выстрел, и я и вправду кинулся в чащу. Я вломился в густую древесную поросль. Сучья лопались со щелчками, напоминавшими звук выстрела — или по мне и вправду стреляли? На бегу я сдернул ножны с пояса и сжал в руке — хоть какая-то, а защита. В лесу за моей спиной топотало, перекрикивались голоса. Заслонив лицо ладонью от острых веток, я бежал и бежал, проваливался в какие-то овражины, спотыкался о бурелом, бежал, пока хватало дыхания. Потом рухнул на негустую подстилку и затаился. Погоня, кажется, отстала. Я осторожно поднял голову над корягой, за которой прятался. Лес молчал. Прежнее предгрозовое безмолвие, рыжий мох, желтая хвоя, ветки, иссохшие до белизны. Над ними — набрякшее тучами небо.

— И это все? — прошептал я. — Это пресловутые ужасы эрликова царства?

И тут меня огрели чем-то тяжелым по затылку.

Когда я очнулся, немилосердно болели плечи и спина. Я сидел, опираясь на что-то твердое. Руки были скручены сзади. Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь в яме. Посреди ямы торчал высокий столб, к которому меня и привязали. Вверх тянулись земляные стены. Пахло прелью и свежим раскопом. Я подогнул под себя ноги и попробовал встать. Со второй попытки мне это удалось, и, поднявшись на цыпочки, я попробовал выглянуть за край. Не получилось — до поверхности было еще добрых полметра. Сверху нависло все то же угрюмое небо, теперь вдобавок побуревшее и подсвеченное оранжевыми всполохами. Откуда-то неподалеку доносились глухие удары.

— Эй! — заорал я. — Кто-нибудь!

Никто не откликнулся. Я оглянулся и осмотрел столб внимательней. Пожелтевшая от дряхлости древесина. Казалось, дерни посильнее — развалится в труху, однако от всех моих рывков столб и не шелохнулся. Устав рыпаться, я присел на землю и принялся ждать. Ничего не происходило. Цвет неба не менялся — если солнце и собиралось зайти, то передумало. Все те же сотрясавшие стенки ямы глухие удары не прекращались. Комки земли осыпались с тихим шелестом. Устав сидеть неподвижно, я снова затряс столб, задергал веревки. Добился лишь того, что до крови содрал запястья. И снова заорал:

— Эй!

Ничего. Что самое поганое, я не чувствовал ни обычной злобы, ни страха. Только очень хотелось пить.

— Эй, воды! Дайте воды! Эй, люди! Кто-нибудь!

Я орал, пока не сорвал голос. Потом улегся у подножия столба и уставился вверх.

Так прошло дня три.

То, что мне показалось тремя днями.

Я устал кричать.

Я уже не пытался свалить столб.

Я перестал надеяться, что за мной придут.

Удары. Буровато-оранжевое небо. Тихий шелест земляных комьев.

На четвертый день пошел дождь. Засмеявшись или заплакав от радости, я подставил рот под редкие капли.

Вода оказалась горькой и только увеличила жажду.

Они начали приходить, кажется, на пятый день. Или это была наконец ночь — мне показалось, что стемнело. Или просто потемнело у меня в глазах.

Они присаживались у края ямы. Тут были все: и Карл Маркович, и его неудачливый преемник, и люди, и свартальвы, и цверги, и даже несколько альвов — хотя вроде из них я никого не успел прикончить.