Юлия Зонис - Дети богов

— Любый, коханый…

И резко остановилась. Вгляделась в мое лицо. Вскрикнув, протянула руку к повязке… я перехватил и крепко сжал ее ладонь.

— Ингве, миленький, что с тобой сделали?!

Плача, он затрясла меня за плечи. Я вздохнул и потянул ее верх по склону. Слезы так и брызгали из черных глаз. Худенькие плечи вздрагивали, ходуном ходила тонкая спина. Я усадил девушку в траву, погладил мокрые волосы, обнял.

— Ганна, ну перестань. Подумаешь, окривел. Ты что, любить теперь меня такого некрасивого не будешь?

— Дурной, при чем тут это!

Она все же вырвала ладонь, заскользила кончиками пальцев по моему лицу, ощупывая мельчайшие черточки, как будто не узнавая. Не признавая своим.

— Хочешь — иди, — сказал я.

И опустил удерживающую ее руку. Она в ответ охнула, прижалась, спрятала лицо у меня на груди. Я вздохнул. Она подняла глаза.

— У тебя сердце бьется…

— А ты не знала?

— Не так бьется.

Я медленно развязал расшитый ворот ее рубашки, отвел мокрую ткань. Девушка прерывисто вздохнула. Можно было поверить, что и в ее груди стучит неспокойно — не знал бы, точно поверил. Я притянул ее к себе и поцеловал в соленые от слез губы — и она, после секундного промедления, ответила. Я опустил ее в траву. Мелкие стебельки укололи мои ладони, когда я стягивал с ее плеч рубаху. Кожа Ганны была прохладной и чуть отдавала озерной тиной — а глаза, как и всегда, когда мы были вместе, распахнулись на пол-лица, невероятные глазищи, огромные…

Потом мы лежали в траве, обратив лица к затянутому тучами небу. Она нащупала мои пальцы и сплела со своими. Все, как и полагается счастливым любовникам, только сверху сыпался моросящий дождь. Колени девушки, и без того мокрые, покрылись мелкими капельками и стали напоминать листья росянки. Неожиданно она села, тряхнула головой и уставилась на меня сверху вниз.

— Ингве, а давай поженимся7

— Ты чего?

— Нет, правда. Деток народим.

Я тоже сел и принялся натягивать рубашку, бормоча при этом:

— Какие детки, Ганна? Не может у нас быть детей.

Я ожидал, что она заплачет, но девушка только прерывисто вздохнула.

— Ты так редко обо мне вспоминаешь. А мне там так одиноко и холодно…

— Скоро лето. Будет теплее.

И замолчал, сообразив, что сморозил глупость. Какое дело мертвой до солнечного тепла? Ее солнце — бледная луна, ее дом — утроба ледяного омута…

Она закинула руки за голову, оправила волосы и сказала:

— Проводи меня хотя бы до воды.

Я встал, застегнул на поясе ножны с мечом. По лицу Ганны пробежала недовольная гримаска. Кажется, она вполне уже пришла в себя.

— Ты теперь всегда с этой железякой таскаешься?

Я пожал плечами. Действительно, нафиг мне сдался меч? До сих пор от славного Наглинга помощи было с гулькин чих.

— Сувенир. Ты же мне и помогла его выловить.

Она снова капризно поджала губы и протянула:

— А бородатый твой где? Он же вечно с тобой, как пес цепной.

— Нету больше бородатого.

Ганна резко вскочила с колен, одним движением набросила не себя широкую рубаху. Оглянулась.

— Ты опять через год придешь?

— Я не знаю, когда я приду…

И приду ли вообще, подумалось мне, но вслух я этого не сказал. Ганна крепко взяла меня за руку. И мы стали спускаться к озеру.

Серое водяное зеркало было недвижно, не считая многочисленных пузырьков от секущих поверхность капель. Ганна попробовала воду босой ступней. Будто ей и вправду было холодно.

— А капитан мой, — неожиданно сказала она, — на руках обещал перенести через порог. Когда поженимся.

— Чего это ты о нем вспомнила?

— Захотела и вспомнила. Ну?

— Что «ну»?

— Ты на руки меня возьмешь или как?

Я усмехнулся. Вот капризная стервочка! Я подхватил ее, легонькую, на руки и пошел в воду, оскальзывясь на раздававшемся под ногами иле. Правду Иамен говорил: нехорошее это озеро, не бывает в Альпах таких болотищ. Я вошел в воду по колено. Поплескивало.

— Удовлетворена?

— Зайди глубже.

Я пожал плечами и сделал еще несколько шагов. Озерное дно было неприятно мягким, обволакивало ступни тиной, почавкивало.

— Хватит с тебя?

— Еще.

Хотя плавать я и научился, отчего-то мне стало не по себе.

— Еще!

Я глянул вниз, в запрокинутое лицо Ганны. Черные глаза лихорадочно и зло блестели. Я присвистнул.

— Э, милая, ты, как я погляжу, плохое замыслила…

Я попробовал отпустить руки — но навка крепко держала меня за плечи. Ноги ее плеснули, погружаясь в озеро. Пальцы впились мне в шею.

— Ганна, ты что, спятила? Отпусти.

Она замотала головой, и, упираясь пятками в дно, медленно потащила меня на глубину.

— Ганна!

Утопленница не отвечала. Я попробовал расцепить ее руки, но не тут-то было. Пальцы мертвой сомкнулись, как каменные. Тогда я попытался идти назад, но и этого не получилось — тина под ногами зачавкала сильнее, и я заскользил по откосу на глубину. Только тут я окончательно понял, что дело неладно.

— Ганна! Отпусти немедленно!

Плеск, плеск, сказало озеро. Будешь лежать на дне, сказало озеро, в темной прохладной мгле. Один раз ушел, второй не отпустим.

— Ганна!!

На руках навы напряглись синеватые — то ли вены, то ли сухожилия. Лицо сделалось сосредоточенно-бледным, и сквозь эту бледность начала проступать тухлая болотная зелень. Отдуваясь и все еще пытаясь идти задом, но погрузившись уже по грудь, я прохрипел:

— Ты вообще Ганна?

Судорога пробежала по губам утопленницы. И вдруг я вспомнил прощальные слова Иамена. Отпустив на минуту ее запястья, я содрал с левого глаза повязку.

Лучше бы не сдирал. Синее, белое и зеленое, смотрело на меня раздувшееся лицо мертвеца. Сквозь прозрачную, выбеленную водой кожу тянулись синяковые линии сосудов. Вместо черных глаз пялились белесые выпученные зенки. Мертвая оскалилась и замычала что-то невнятное, растянув губы, вывалив распухший огрызок языка. Я взвыл и ломанулся назад, на мелководье. Почти выбрался, рванулся из всех сил — но из воды уже тянулись в помощь навье руки ее сестер, хватали меня за штаны, цеплялись за ножны Наглинга. Судорожно нащупав рукоять, я выхватил меч и вонзил в эту белую, склизкую, водой набухшую плоть. Клинок погрузился с чавканьем, как в тину. Мертвец захрипел. Из раны хлынула водянистая муть. Я потянул Наглинг, однако лезвие перехватили две бледных руки, перехватили, потянули, насаживая тело все глубже. Подводная нечисть заперхала — из глотки у нее с брызгами слюны вылетела маленькая раковина прудовика. И снова напряглись тонкие руки, снова поползло оно, мертвое, по лезвию, поближе, лишь бы ко мне поближе… я отпустил рукоять и кинулся вон из воды. Сзади глухо булькнуло. На четвереньках, на локтях и коленях карабкаясь на берег, я обернулся. Озеро снова было спокойно, словно ничего здесь и не случилось. Размеренно покачивался рогоз. Плясали по воде дождевые капли.