Не все мухи попадают в Ад - Владимир Сыров
Катька слушала, не перебивая. Ее дыхание стало чуть ровнее, хотя слезы все еще текли по щекам. Она медленно кивнула, не то соглашаясь, не то просто признавая, что услышала.
- Плакать – это нормально, — добавил я тише. — Бояться – нормально. Даже злиться – нормально. На Витьку, на эту дыру, на весь мир. Не держи это в себе. Но вину… вину отпусти. Она – как яд, который ты сама пьешь, надеясь, что отравится кто-то другой. - Я не был уверен, поймет ли она эту метафору, но слова пришли сами.
Она снова кивнула и отвернулась к окну, но теперь в ее позе было чуть меньше отчаяния. Кажется, лед немного тронулся. Пу-пу-пу. Хотя бы так.
Теперь Софья. Ледяная королева. Я повернулся к ней. Она делала вид, что смотрит в окно, но я чувствовал ее напряженное внимание.
- Соня, — начал я так же спокойно. — Я не буду спрашивать, как ты, потому что ответ очевиден. После полигона, после… всего, что связано с твоим… опекуном, — я намеренно избегал имени и статуса, чтобы не активировать возможные блокировки, — …ты оказалась в очень сложной ситуации. Вынужденный переезд, чужие люди, полная неизвестность. - Я просто констатировал факты, показывая, что понимаю ее положение, не лезу в душу, но и не игнорирую очевидное.
Она медленно повернула голову. В ее серых глазах плескался холод, но я заметил и тень… усталости? Или любопытства?
- И это нормально – закрываться, — продолжил я, глядя ей в глаза, но не слишком настойчиво. — Когда мир вокруг рушится, когда не знаешь, кому верить, инстинкт подсказывает – построй стену, спрячься за ней. Это защитный механизм. Он помогает выжить. - Я легализовал ее поведение, показал, что понимаю его причины.
Она молчала, но теперь смотрела на меня прямо.
- Но стены, которые нас защищают, могут стать тюрьмой, — я перешел к следующему шагу, используя еще одну метафору, которая пришла из глубин чужого опыта. — Они не пропускают не только боль снаружи, но и тепло, поддержку. И не дают выйти тому, что накопилось внутри – страху, гневу, сомнениям.
Я сделал паузу, давая ей возможность обдумать.
- Я помню наш разговор на полигоне. Про стресс. Про рост через боль. "Die Schule". Ты тогда сказала, что настоящий прорыв рождается не в комфорте, а на пределе. — Я смотрел на нее внимательно, отмечая, как расширились ее зрачки при упоминании того разговора. Она помнила. — Ты сильная, Соня. Очень. Возможно, сильнее всех нас. Но даже самому сильному бойцу иногда нужно… перевязать раны. Снять доспехи. Хотя бы на время. Хотя бы с тем, кто не причинит вреда.
Я не предлагал свою помощь напрямую. Не навязывался в друзья или доверенные лица. Я просто… открыл дверь. Показал, что вижу ее боль за ледяной броней, что понимаю ее силу, но и признаю ее право на уязвимость.
Она молчала долго. Дольше, чем Катька. Ее лицо оставалось почти непроницаемым, но что-то неуловимое в ее взгляде изменилось. Лед не растаял, но по нему пробежала тонкая трещинка.
- Спасибо, — наконец произнесла она так тихо, что я едва расслышал. — Что не лезешь с дурацкими утешениями.
Я кивнул. - Пожалуйста.
Я откинулся на спинку дивана. Чувствовал себя вымотанным, словно провел не разговор, а тяжелую магическую дуэль. Использование навыков Андрея требовало колоссальной концентрации и эмпатии, к которой мое собственное сознание было не привыкло. Но результат… результат стоил того. Стена между нами, детьми, выброшенными на обочину страшных событий, стала чуточку ниже. Мы все еще были в одной лодке, посреди шторма, но, возможно, теперь мы могли хотя бы грести в одном направлении. Или просто не мешать друг другу тонуть.
Впереди был долгий «отпуск». И много работы – и для меня, и для моего внутреннего психолога. Бой за понимание – и себя, и других – только начинался. И ставки в нем были высоки.
***
Наше южное имение встретило нас непривычным теплом и ярким, слепящим солнцем, пробивающимся сквозь высокие кроны кипарисов и магнолий. Воздух был другим – густым, соленым, пахнущим морем и цветущими где-то розами. Контраст со свинцовым небом и промозглой сыростью столицы был разительным. Особняк – старинный, белый, с колоннами и просторными террасами, утопающий в зелени – выглядел как картинка из курортного буклета. Идеальное место для «отдыха». Вот только ощущения отдыха не было. Атмосфера «вынужденной эвакуации» ощущалась даже здесь, под ласковым южным солнцем.
Нас встретила немногочисленная прислуга – пожилая экономка Марфа Степановна, которую я смутно помнил с редких летних визитов в детстве, да пара крепких молодых парней в неприметной одежде, которые явно были не просто садовниками или шоферами – бойцы из личной гвардии отца, как он и обещал. Они действовали четко и молчаливо, размещая наши вещи и ненавязчиво контролируя периметр. Безопасность. Здесь ей явно уделяли повышенное внимание.
Первые дни тянулись медленно, как патока. Мама старалась создать видимость нормальной жизни – долгие завтраки на террасе, прогулки по огромному парку, спускающемуся к морю, попытки увлечь нас какими-то играми. Но ее натянутая улыбка и тревожный взгляд выдавали ее с головой. Она явно ждала вестей из столицы, от отца, но телефон молчал, а редкие официальные новости были скупы и туманны.
Катька понемногу приходила в себя. Она перестала плакать каждую минуту, начала есть, но все еще была пугливой и замкнутой. Часто сидела одна на берегу моря, глядя на волны, или просто бродила по парку, как потерянная. Я старался быть рядом, не лезть с расспросами, но и не оставлять ее совсем одну. Иногда мы просто молча сидели на скамейке, или я рассказывал какие-нибудь дурацкие истории из нашего «до-безднового» прошлого, пытаясь вызвать у нее хотя бы тень улыбки. Иногда получалось. Навыки психолога, даже в моем неумелом исполнении, кажется, работали – создание безопасной атмосферы, активное слушание (когда она все-таки начинала говорить обрывками), отсутствие осуждения.
Софья оставалась загадкой. Она держалась особняком, много читала, брала книги из огромной библиотеки в доме, или просто сидела на террасе, глядя вдаль с тем же непроницаемым выражением лица. Она была вежлива, но холодна. На мои попытки заговорить отвечала односложно, не поддерживая разговор. Но я замечал, что она
