Не все мухи попадают в Ад - Владимир Сыров
Софья отвернулась, посмотрела на огонь. - Иногда. Он называл это "тестированием пределов". Говорил, что это для моего же блага. Чтобы я была готова к настоящим испытаниям.
Готова? К чему? К Бездне? К тем ужасам, что творились на полигоне? Этот Миллер… он не просто предал всех, он еще и собственную… подопечную… мучил? Готовил ее, как солдата?
- Это... это звучит жестоко, — сказал я тихо. — Даже если у него были какие-то свои мотивы.
- Он говорил, что по-другому нельзя, — так же тихо ответила она, не поворачиваясь. — Что мир опасен. Что выживают только сильнейшие. Что жалость – это слабость.
Знакомые слова. Подобное я слышал и от отца, и от некоторых инструкторов. Жесткая философия мира, живущего на краю Бездны. Но одно дело – готовить солдата, а другое – ребенка. Тем более, такими методами.
- А ты… ты сама как думаешь? — спросил я, пытаясь понять ее собственное отношение. — Этот путь – единственный? Рост только через боль?
Она пожала плечами. - Не знаю. Наверное… в чем-то он был прав. Я действительно стала сильнее. - Она сжала кулак так, что побелели костяшки. — Но… иногда… мне кажется, что я… что-то потеряла по дороге.
Я кивнул. Она потеряла детство. Доверие. Возможность быть слабой. Цена силы оказалась слишком высока.
- Может быть, — сказал я задумчиво, снова опираясь на интуицию Андрея, — сила – это не только умение терпеть боль. Может быть, настоящая сила – это умение сохранить человечность? Сочувствие? Даже когда вокруг ад. Умение не только выживать, но и жить. И помогать жить другим.
Я посмотрел на Катьку, которая слушала наш разговор, широко раскрыв глаза. Потом снова на Софью. Она медленно повернулась ко мне. В ее глазах больше не было льда. Была задумчивость. И что-то еще… слабая, почти невидимая искорка надежды?
- Не знаю, — повторила она, но уже с другой интонацией. — Я… я об этом не думала.
- Подумай, — мягко предложил я. — Мы здесь… у нас есть время. Подумать. Поговорить. Может быть, вместе мы… найдем другие ответы?
Я снова открывал дверь. Не навязывал, не поучал. Просто предлагал альтернативу. Показывал, что ее опыт, ее боль – важны, но есть и другой путь.
В этот момент тихо зазвонил спутниковый телефон, который лежал на столике – единственное средство связи с внешним миром, которое оставил отец. Обычно он молчал. Я взял трубку. Звонил один из людей отца, оставшихся в столице. Голос его был спокоен, но в нем чувствовалась скрытая напряженность.
– Владислав Ярославович? Докладываю согласно инструкции. Объект «Гроза» готовится к выходу по плану. Погода… погода ожидается переменчивая, возможны осадки. Прием.
Это был шифр. «Гроза» – так они называли операцию. «Осадки» – возможное сопротивление.
Мне отец украдкой рассказал о том, что будет происходить. Я его, конечно, совсем не умолял и не шантажировал. Нет, конечно нет…
– Принял, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Держите в курсе.
Я положил трубку. Девчонки вопросительно смотрели на меня.
– Работа? — осторожно спросила Софья.
– Ага. Папины дела, — уклончиво ответил я.
Но внутри все похолодело. Переворот начинался. Через двое суток. И я ничего не мог сделать. Только сидеть здесь, на солнечном юге, и ждать, пока в далекой столице будет решаться судьба Империи. И судьба моего отца. Ну хотя бы добился того, что исход действий нам будут сообщать по телефону.
Следующие двое суток тянулись невыносимо. Имение, еще недавно казавшееся райским уголком, превратилось в золотую клетку. Яркое солнце, ласковое море, пышная зелень – все это стало лишь декорацией, неспособной скрыть гнетущее напряжение ожидания. Мы были отрезаны от мира, от событий, которые разворачивались за сотни километров отсюда, в холодной, серой столице. Судьба Империи, судьба моего отца решались там, а мы… мы просто ждали.
Мама держалась из последних сил. Она пыталась сохранять бодрость, организовывала нам пикники в саду, читала вслух книги, но ее глаза постоянно блуждали, а руки теребили жемчужное ожерелье на шее – верный признак нервозности. Иногда она уходила в кабинет под предлогом «разобрать почту» и подолгу сидела у молчащего спутникового телефона. Я знал, что она ждет звонка от отца, ждет хоть какой-то весточки, но ее не было. Только редкие, шифрованные доклады от его людей лишь для меня, от которых становилось только тревожнее.
«Объект «Гроза» на позициях. Погода стабильная, но ожидается усиление ветра к рассвету. Все по графику.» Ветер – сопротивление. Значит, не все так гладко.
«Подтверждена активность «Соседей» в секторе «Север». Принимаются меры контрнаблюдения.» Соседи – Служба Безопасности. Они что-то заподозрили? Или это просто стандартные меры предосторожности?
«Ресурс «Искра» готов к применению по сигналу.» Искра… Что это? Какой-то резервный план? Оружие? Я спрашивал Лика, но тот лишь констатировал: термин «Искра» отсутствует в текущей базе данных. Требуется контекст или дополнительная информация.
Я старался не подавать виду, что понимаю эти шифровки, но напряжение внутри росло с каждым часом. Отец был там, в самом центре бури. И я ничего не мог сделать, кроме как ждать и надеяться. И… пытаться помочь тем, кто был рядом.
С девчонками стало чуть проще. После того разговора в гостиной Катька перестала смотреть на меня как на единственную надежду. Она все еще была подавлена, но начала понемногу общаться с Софьей. Они вместе гуляли по пляжу, собирали ракушки, иногда даже тихо переговаривались о чем-то своем. Это было хорошо. Общее горе, пусть и разное по своей природе, иногда сближает.
Я же продолжал свои неуклюжие попытки «психотерапии». Садился рядом, когда они сидели на террасе, слушал их разговоры (если они позволяли), иногда вставлял какие-то фразы, которые всплывали из глубин памяти Андрея.
– Знаете, самоедство – это тупик, — сказал я однажды Катьке, когда она снова начала шептать про то, что виновата в исчезновении Витьки, что надо было его удержать. —Чувство вины – это нормально после травмы, но оно непродуктивно. Оно только жрет тебя изнутри. Важно понять, что ты сделала все, что могла в той ситуации, с теми знаниями и возможностями, что у тебя были.
Катька удивленно посмотрела на меня.
– Откуда ты… такие слова знаешь?
– Книжки читал, — соврал я, снова чувствуя укол совести. Я
