Октоберленд - Альфред Анджело Аттанасио
— Прощай, призрак! — помахал рукой Нокс. — Прощай на пути своем в древний колодец ночи!
И стала таять машущая фигура. Водонапорный бак и горизонт города растворялись, как сахар в воде Остались лишь прозрачные алмазные решетки атомов, плавающие в пустоте…
— Не бойся.
Голос исходил от тонкого луча, растянутого среди алмазных искр.
Глядя в глицериновую пустоту — ни мрак, ни свет, просто пустота — Буль понял, что нить света посреди ничто — живая. Это существо поймало Буля на арфовую струну своего бытия, растянутую туго в пустоте между атомами.
— Это я — Кавал.
— Чародей! — воскликнул удивленный Буль, и все творение сотряслось. Бесчисленные атомы дружно задрожали, как песчинки в сите, складываясь в образ светящейся городской ночи и Нокса на крыше, застывшего посередине движения с поднятой ногой, руки взметнулись в ликующем танце.
— Тише, Буль… — Голос Кавала успокаивал простым безразличием. — Я держу твою волну тем, что осталось еще от моего Чарма. Если ты возбудишься, то я лопну, как перетянутая струна. Тогда мы оба растворимся в ряби жаркого пара и дыма города. Так что просто будь спокоен.
Снова образ пылающего города затянулся бесцветным туманом.
— Как… — решился спросить Буль самым тихим шепотом.
— Я чародей, который когда-то собирал Чарм здесь, на Темном Берегу, — едва слышно ответил голос Кавала. — Я приготовил себе место здесь, в небе. Но у меня так мало осталось Чарма, что я натянут почти до разрыва. Если хочешь остаться в живых, будь неподвижен — и безмолвен.
— Дай мне умереть, чародей, — выдохнул Буль. — Я видел всю свою жизнь, и она кончена. Я стал человеком. Дай мне умереть человеком.
— И сделать эту планету добычей Нокса и ему подобных? — Голос Кавала дрогнул от возмущения. — Ни за что!
6
НЕВИДИМЫЙ СВЕТ
— Он мертв.
Дверь бака открылась, и ночная синева разрезала внутреннюю тьму до кровавого сердца алтаря.
Там стояла на коленях Мэри Феликс и всхлипывала.
— Уйми свой плач, женщина. — Нокс вошел в зал обрядов и вдохнул запах разлагающейся плоти. — Это создание мертво.
Мэри знала, что это правда, но не двинулась с места.
— Я видел, как дух его выплыл из зала обрядов, — объявил Нокс энергичным голосом. — Он растворился в ничто. И его смерть сделала меня молодым.
— Это мне следовало умереть, — шепнула Мэри. — Я была старухой. Он дал мне свой Чарм и сделал меня молодой. Но разве я должна быть молодой? Я должна быть мертвой.
— В свое время твое желание осуществится. — Нокс цинично засмеялся и взял ее за руку. — Ты все еще смертная. Радуйся той жизни, которую ты взяла от этого создания из другого мира.
Она выдернула руку.
— Ты мог его не убивать. Ты взял у него Чарм, он мог бы остаться в живых.
— Это было опасно, а я слишком давно живу на свете, чтобы искать опасности. — Он снова взял ее за руку и заставил встать. — Идем со мной, уйдем из этого места смерти.
— Оставь меня здесь. Уйди! — Она попыталась выдернуть руку, но он был слишком силен. — Оставь меня! Ты получил, что хотел.
— Тебе нельзя здесь оставаться. — Он подтолкнул ее к двери. — Октоберленда больше нет, здесь поселилась смерть. И тебе здесь не место.
— А как же Буль?
— Он мертв.
— Его нельзя здесь оставлять!
— Его уже здесь нет. Он превратился в горстку фотонов, уходящих сквозь вакуум во внешнее пространство со скоростью света. Забудь его. — Нокс подтолкнул Мэри к дверям, и она чуть не скатилась с вороненых ступеней. — Ты жива, и будешь жить, пока повинуешься мне.
Ботинки ее стукнули по крыше. Когда Мэри повернулась, ее лицо горело гневом.
— Я не буду тебе повиноваться. Можешь убить меня прямо сейчас, чудовище!
Нокс рассмеялся ей в лицо.
— Ты думаешь, что смерть — это бегство? Ошибаешься. Это уменьшение. Она обрушивает башню нашей жизни, превращая ее в каменные блоки, и рассеивает драгоценный свет, который был внутри. Этого ты хочешь?
Мэри смотрела на него с упрямой непокорностью.
— Будь терпелива. Я тебя не отвергну. — Миндалевидные глаза горели страстью. — Но сперва ты мне будешь нужна, моя юная женщина.
— Я не твоя, — отшатнулась она с омерзением. — И не юная. Это иллюзия.
— Не иллюзия, но Чарм, дорогая моя. Чарм восстановил твою юность и сделал важным твое участие в ритуальном круге. — Его белая улыбка напоминала клинок, сияющий в ночном свете. — Ты — моя Дева, и с тобой я призову еще одиннадцать — новый ковен, что положит начало новой эре в пещере Мэйленда.
— А как же Буль? — Она показала на дверь, где висел молоток в виде головы барана. — Его нельзя здесь оставлять!
— Почему? — Нокс мотнул головой — плечам стало жарко под пышной волной волос. — Он — окончательный продукт Октоберленда. Пусть гниет здесь, как эмблема моего прошлого, как символ царей и империй, что сгнили за мое время, В этой жаре он разложится быстро, и вскоре его кости украсят этот брошенный алтарь.
— Его найдут. — Мэри отступила от юноши, у которого кожа покрылась испариной пота. — Придет полиция. Нельзя убить дюжину человек без того, чтобы кто-нибудь не узнал.
— Я могу делать все, что мне заблагорассудится. — Улыбка его стала тверже. — Но я с тобой согласен. Гордыня — первый шаг к падению. Зная это, я приму меры предосторожности. Дверной молоток будет снят. Дверь заделана наглухо. Этот дом принадлежит мне, и больше я сюда никогда не вернусь. Простое заклинание отгонит посторонних. И вообще, кому надо ломиться в водонапорный бак?
Говоря это, он надвигался на Мэри, и она отступала.
— Одиннадцать погибших — и Дева, которую принесли в жертву до тебя — уже забыты. — Он потянулся к Мэри, и искорки посыпались от кончиков его пальцев. — Никто не знает, что они были здесь. Их тела стали пеплом. В этом мире от них ничего не осталось. Они просто исчезли с планеты, и любое расследование ни к чему не приведет. Октоберленд окончен. Ничего от него не осталось.
Мэри прижалась спиной к навесу кондиционера, и искристые пальцы ритуального убийцы нависли над ней, качаясь в гипнотическом ритме, светоносная рука выходила из запястья как цветок. Испуганные глаза Мэри сузились — она приготовилась к борьбе и спросила:
— И что ты думаешь со мной делать?
— Думаю? — Он свел ладони вместе, и воздух между ними взорвался эфирным пламенем — зелеными и синими сполохами, не излучавшими тепла. — Ты моя, Мэри Феликс. А что я
