Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— Необходимо ваше присутствие, — повторил он ровным голосом.

— Немедленно к его святейшеству? — попытался помочь Солово.

Глаза гвардейца чуть блеснули в знак согласия.

— Весть передана, — произнес он. — Либо пан, либо пропал, решайте сами. — Отступив на три шага назад, он исчез столь же внезапно, как и появился.

— Вам надо идти, — посоветовал равви Мегиллах столь мягко, как только мог. — Здесь мы ничем не заняты.

— Совершенно верно! — ответил адмирал, напряженно улыбаясь. — Однако я все больше и больше привязываюсь к этому ничто, а зов к чему-то слабеет день ото дня. А когда это что-то представляет собой сумрачный лабиринт, где обитает его апостольское святейшество, чувство это многократно усиливается.

Мегиллах излишне хорошо знал подобное состояние, однако наивная дружба заставляла его цокать языком и качать головой.

— Я знаю… знаю, — промолвил адмирал, поднимаясь и роняя несколько монеток на стол. — Но что он способен сделать со мной? Что ценного он может отнять у меня? Мое воспитание делает меня свободным человеком в мире рабов. Пусть будут прокляты исчезающие вестники и швейцарцы! Пройдитесь со мной, равви, проводите меня. Расскажите еще о конце вашей Вселенной.

И двое стариков побрели прочь.

В конце Виа Сакра, прежде чем покинуть старый римский Форум, они остановились перед древней аркой Тита.[79]

— Здесь есть все, — заметил равви. — Все отражено в камне искусниками императора. Дух восстания, человеческой борьбы, потеря всего дорогого, что воплощалось для нас в самом храме.

— Но этот триумф, — вмешался адмирал, — оказался триумфом мертвого императора мертвой империи. Вы же, гонимое племя, живы. Так кто победил на самом деле? Вы можете отчасти утешиться этим.

Равви Мегиллах кивнул.

— На мой взгляд, — он улыбнулся, — если хорошенько подумать, этот монумент может наделить нас не одним уроком.

— Быть может, они захватили вашу менору,[80] - Солово показал на сцену, где ликующие римляне влекли священный храмовый канделябр, — но что хорошего она им принесла?

Равви так и не получил возможность ответить.

Резные изображения и украшения арки вскипели, задвигались, то погружаясь в глубины камня, то выступая из них змеиным клубком.

Адмирал услыхал, как охнул равви Мегиллах, и понял, что не один оказался между мирами. Однако поскольку его спутник по профессии и рождению принадлежал к жертвам, особого облегчения общество это сейчас ему не принесло.

Вдруг из глубин кладки навстречу им с невероятной силой устремились голова и торс. Камень вздувался, напрягался, и на нем проступило лицо мужчины. Он завизжал, и глаза его были полны ужаса.

К первому аналогичным образом присоединились второй и третий, словно бы их проталкивали сквозь проницаемую мембрану. Они отчаянно напрягались, стараясь высвободиться, при этом жутко завывали, но дальше выбраться не могли.

Потом, повинуясь какой-то неслышной и властной команде, все трое разом умолкли и обратились взглядами к Солово и Мегиллаху. И наконец настал великий покой, даже адмирал встревожился. Тут заговорил первый мужчина.

— Я — Тит, — представился он и чуть отодвинулся в глубины арки.

— Я — Веспасиан,[81] - произнес второй, отступая подобным же образом.

— Я — Иосиф,[82] - сказал третий, и двое первых вернулись.

— Мы горим! — завопили они хором. — Мы страдаем! Мы страдаем в аду!

— За то, что я натворил! — выступил соло император Тит.

— За то, что я брал город штурмом! — добавил его предшественник Веспасиан.

— За то, что я написал об этом! — промолвил историк и отступник Иосиф.

— Помоги нам! Спаси нас! Мы горим! — Хор возобновился, и они отчаянными жестами принялись указывать на одну часть теперь уже подвижного фриза.

Адмирал Солово поглядел в том направлении.

— Они тянутся к меноре, — заметил он, обращаясь к потрясенному Мегиллаху.

— Пора! — взвыл Тит явно от непереносимой боли.

— Верни ее! — охнул Веспасиан.

— Порааааа! — согласился Иосиф, и остальные присоединились к его воплю.

Трое, внезапно охваченные возобновившейся паникой, напрягались еще больше, но без успеха. Невзирая на все старания, они не могли высвободить руки или голову или хотя бы на дюйм пододвинуться к крошечному гравированному символу своих стремлений. Как и прежде, они как будто услыхали тайный сигнал, в самом скором времени получивший подкрепление.

Из невообразимых глубин арки появились когти и крючья, которые ухватили несчастную троицу, разрывая их плоть и пуская кровь. Медленно и неотвратимо, несмотря на отчаянное сопротивление, они двинулись в обратную сторону, пока, наконец, не исчезли из виду. Каменная поверхность сомкнулась, исторгнув прощальное рыдание из чьего-то рта, и вновь настал покой. Странная жизнь оставила арку.

— Чепуха! Вздор! — проговорил поблизости голос, позволив Солово выйти из задумчивости, а также отметить, что он вернулся в знакомый мир.

— Необходимо ваше присутствие, — повторил тот же голос. — Я скажу это еще раз, а потом перейду к силе.

Адмирал узнал интонацию и, установив по ней владельца, сумел перестроить свои мысли в нужном порядке.

— Мастер Дроз? — промолвил он, обращаясь к гиганту-швейцарцу. — Как вы себя чувствуете?

— Взволнован, — ответил швейцарец, — но неумолим. Почему вы не слушаете меня, достопочтенный адмирал?

— Я глубоко погрузился в мысли, Дроз; размышлял над реакцией мудреца на любопытные вести.

— Ну, этот вопрос я могу решить за вас, адмирал: он реагирует на них немедленно, в особенности когда я их доставил. А что случилось с этим евреем?

— Подозреваю, что он тоже задумался глубоко.

— Мог бы хоть поздороваться. Из всех этих размышлений ничего хорошего не выйдет, вот увидите. Потому-то Господь и даровал нам инстинкты, дабы избавить от рабства в оковах склонного к ошибкам рассудка.

Солово если что и ценил, так это собственные стоические убеждения.

— Предлагаю сделку, мастер швейцарец, — торопливо сказал он. — Я исполню ваши конкретные пожелания во всех подробностях, а вы в свой черед избавите меня от вашей натурфилософии. Ну как?

— По рукам, адмирал… хотя вы лишаете меня возможности сделать вам справедливый упрек за обращение с моим сержантом в этом кабаке. Вот уж не ждал. И это от человека, которого я считаю своим другом!

Оба расхохотались: швейцарец — бычьим ревом и адмирал — сухим удивленным кашлем, отмечая абсурдность возможной дружбы между ними. Потом Солово позволил Нуме Дрозу идти впереди, оставив равви Мегиллаха в глубоком потрясении перед утихшей аркой.