Костёр и Саламандра. Книга третья - Максим Андреевич Далин
Тяпка стояла и рычала еле слышно. Приподняла переднюю лапу, как легавая собака, которая делает стойку, нацелила нос на беленький домик под красной черепичной крышей.
— Какая умная со… — начал Ильк, но я мотнула головой и прижала палец к губам.
Он понял, скинул с плеча винтовку, лязгнул затвором и пошёл за мной, стараясь ступать потише.
— Ищи, Тяпочка, — шепнула я одними губами.
Ощущение было такое, будто я стою совершенно голая посреди балагана, а вокруг полно лохов, только не простых, а отборной уличной мрази. Я впрямь чувствовала их всюду, у меня было такое чувство, что они нервничают, пытаются понять, что в обстановке изменилось, — и не могут, и это их злит и напрягает. Но приказа нападать им не дают.
Если Ильк прав, успокаивала я себя, то и не дадут.
Спокойно, Клешня, спокойно. Лох как лох, будь он хоть семи пядей во лбу. Мы его надуем.
А Тяпка не кинулась. Она мучительно, еле переступая, протягивая нос вперёд, вся вытянувшись, еле брела к этому дому. И я уже подошла достаточно, чтобы дом заполыхал внутри меня ослепительным чёрным жаром, — не знаю, какими словами это ещё можно описать.
Он был не мне чета, тот, кто в этом доме сидел!
Я была маленькая девочка, а он… мне он представился штормовой волной, которая смоет и покатится дальше, кошмарной и безжалостной силой. Я шла к настежь открытому, но завешенному шторкой низкому окошку дома, выходящему на широкий пустой двор, и с мучительной ясностью понимала, что он подходит к этому же окошку с другой стороны. Вот сейчас он отдёрнет миленькую шторку, вышитую розовыми цветочками, мы увидим друг друга практически глаза в глаза…
И конец мне.
Я не знала, что делать.
Я шла так же медленно, как Тяпка, еле переставляя чугунные ноги, перебирая про себя виды звёзд, щитов, охранных молитв, и всё это было — как девчоночий кружевной зонтик, когда надо как-то укрыться от надвигающейся волны высотой с дом.
Тот за окном — он не того калибра фигура был. И сейчас он уже понял, кто именно его навестил: на таком мизерном расстоянии, с его возможностями — какая маленькая и светленькая безделушка может меня прикрыть?
Последний шаг я сделала, уже слыша его последний шаг там, за стеной. И по карнизу свистнула штора. И в этот миг случилось нечто фантастически быстрое и фантастически непонятное: что-то мелькнуло мимо меня, кто-то ахнул или вскрикнул — и рухнуло тело, и всё это одновременно. И напряжение пропало мигом, будто кто свечу задул.
И Тяпка залаяла, то ли злобно, то ли радостно — упёрлась лапами в стену и лаяла в окно.
— Пойдёмте в дом, леди, — сказал Ильк. — Поглядим, что как.
Я оглянулась на него.
Он стирал кровь со штыка пучком сочной травы. И до меня дошло.
— Нет, Ильк, — сказала я. — Ты будешь здесь, брат. Пока он был живой — ты мог, а сейчас уже не сможешь. Сейчас — это моё дело.
И свистнула Тяпку, а потом дёрнула дверь.
Дверь не подалась. И Ильк без слова высадил её плечом и распахнул дурацким и галантным жестом:
— Леди?
— Здесь стой, — сказала я раздражённо. — И следи. Позовёшь, если что.
И вошла внутрь.
19
Тяпка проскочила в дверь вперёд меня — и через миг я услышала её злобное рычание. И сама вбежала в дом через маленькие сени — быстрее, чем хотела.
Успела только отметить, что запах совершенно ненормальный. Не должно так пахнуть в таком домике. Тут должно пахнуть травником, пирогами, старым деревом, керосином, дымом и немного кошками, а пахло — падалью и какими-то алхимическими реактивами. И серой.
Это был уже не дом, а лаборатория. Причём не столько некроманта, сколько алхимика и чернокнижника.
И Тяпка с рычанием яростно мотала какую-то мелкую нечисть. Клочья второй, наверное, такой же, уже таяли на полу — этакие ошмётки чёрного тумана, бесплотной сажи. А посреди комнаты, напротив окна, лежал наш враг.
Я восхитилась, как Ильк… Он ударил штыком гада в глаз, с такой силой, что даже треснула надбровная дуга. Штык, наверное, череп почти насквозь прошёл. Ильк очень здраво рассудил, что умереть гад должен как можно быстрее, чтобы не успел даже охнуть, — ну и выбрал идеальный способ.
Так что по лицу трупа уже ничего нельзя было сказать. Во-первых, оно было залито кровью, во-вторых, в трупе, видимо, ещё много всего оставалось, потому что он почернел, распух и шевелился. И я скинула каску и плащ-палатку, чтобы не мешали, резанула своим ножом клешню — и брызгами крови, поверх, не касаясь, всё это запечатала внутри, а потом сожгла.
Даже не сгорело, а взорвалось. Лопнул живот, лопнула грудь — и череп треснул ещё и на макушке. Знать не хочу, что в нём при жизни водилось. Воняло уже так, что резало глаза.
Бывшего владельца тела это, видимо, сильно впечатлило.
Он стоял у рабочего зеркала, по местным правилам основательно прикрытого от Приходящих в Ночи, обхватив себя руками, очень заметный даже при ярком солнечном свете. Без сюртука или френча, в одной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами. У него элегантная фигура была, как у профессионального танцора, такая стать, грация, осанка, роскошная русая чёлка, белые руки с длинными тонкими пальцами… а лицо с кровавой дырой на месте левого глаза — по-настоящему отвратительное. Длинное, с длинным подбородком, с длинным носом и обвисшими щеками и подглазинами, с уныло-брюзгливой миной… впрочем, сейчас оно больше выражало потрясение, чем уныние.
Если тело у него было юноши, то лицо — старика с мерзким характером. И это всё я увидела сразу, за один миг, гораздо быстрее, чем об этом можно рассказать.
И он молча наблюдал, как я чищу его труп. А потом отвесил светский глубокий поклон:
— Удивлён, даже поражён, леди Карла.
Ну… и меня удивил.
— Откуда меня знаешь?
— Как же! — воскликнул он тоже очень светски, как на придворном сборище каком-нибудь. — Ваша знаменитая собачка! Ваши элегантные методы! Вы, прекраснейшая леди, одарены не по возрасту.
Он был дух, не мог от меня ничего скрыть — я чувствовала, что он в ужасе, в настоящем ужасе. Но в руках себя держал хорошо, надо отдать ему должное.
А ещё я чувствовала, как в стенах копошились… За ним пришли. Я понимала, что за ним пришли приблизительно те же, что и за Ленорой, — и он
