Иван Безродный - Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы

И все-таки он достиг своего… Разум, проклятый и благословенный дар, отравил Сумеречный народец подобно чуме. Пустыри вокруг дворцов обросли ветхими хижинами, на полях зазеленел маис. Двинулись в путь сборщики налогов.

Кортес мог торжествовать. Вчерашние обитатели рая поделили себя на тлашкальцев и чолулу, на тотонаков и семпоальцев. Вспыхнула вражда, и отныне конкиста была обречена на успех. Чем все закончилось, вы прекрасно знаете и без меня.

Так что же, спрошу я, — неужели жалость и любовь Илирия к людям пропали зря?.. Неужто он принес ацтекам лишь боль и страдания?..

Миссионеры объяснят индейцам вечные истины. Поплывут из Африки корабли с грузом невольников. Войны, восстания…

Это — разум. Ничего не поделаешь.

Но все же… все же…

Две фигуры на мосту — мужская и женская. Женщина — в широком варварском плаще, ее волосы украшены перьями. Мужчина — в испанских латах, при мече.

— Я люблю тебя, Берналь! — шепчет она.

— Марина, любимая!..

Насмешка? Да.

Но черт возьми!.. Если Диас наконец поверит в зов кораблей и блеск моря — для меня это станет пусть слабым, но утешением.

Рига, Латвия

Андрей Максименко, Юлия Сиромолот

Ветер на дне колодца

Ужели мы попали в сети,

В сияние ночного Солнца?

Как листья разметает ветер,

Что мечется на дне колодца…

Оно — не камень и не птица,

Ничтожно малое в огромном:

Не разорвать. И в нить не свиться.

Не вознести, не бросить в омут…

Уснул Теночтитлан. Медленно вплыл в день. Жалюзи спущены, шторы задернуты, но светлое пятно все-таки дрожит на полу. Это Солнце обгладывает вершину пирамиды Тольтахуа — напротив.

Мир изменился, но не Солнце, оно по-прежнему не друг мне. Да и никому… но я так отвлекусь и начну рассуждать сейчас о другом. Буду курить без счета черные сигареты, забуду пить пиво, и оно степлится. Жар в бамбуковых щелях поплывет красным, карамелью, — значит, до вечера я опять просидел, заговаривая час от часу с платяным шкафом, оскалившим дверцу.

Говорить-то мне больше не с кем.

Зато как я вспоминаю! Я в своих воспоминаниях роскошествую: они мои в самом окончательном смысле.

Декан, доктор, продажный боец, живописец, вещуны, прихлебатели, прекрасная женщина!

Где вы теперь? В каких слоях?

По памяти я все-таки поставлю ее первой. Катерину. Хотя, вначале было слово Декана… но я не стану припоминать Декана Лелюка именно сейчас. Успею еще. Я считал тогда, что отрастил себе достаточно длинный поводок, чтобы послать Декана с его очередным беспочвенным и безвоздушным заданием — на фиг. Сначала временно. А потом — хотя бы время от времени.

Рейс из-за океана сел на полчаса раньше. Такое бывает только на нашем побережье. Попутный ветер! Что за ветер!

Рыжеволосая, в талии тонкая, в остальном — что надо, метр восемьдесят на каблучках… Вся в белом, и даже сквозь купол аэровокзала просвеченная теночтитланским Солнцем. Все ее изумляло: лавсановый балахон, которым надо было укутаться с ног до головы, площадь, обильно политая маревом. А между дрожью жары верхней и нижней, то есть наведенной от камней, — незыблемый шоколадный коатлекль с бликами на гладкой коже.

В Теночтитлан ее привел наш бесконечный театральный фестиваль. Дала мне карточку с золотым цветком в углу. Издание не совсем для дам, не вполне для мужчин, кое-что на подростковом жаргоне, советы, как сберечь здоровье в очень большом городе… так она сама отрекомендовалась. Я взглянул повнимательнее — не притворяется ли? Нет, она откинула капюшон — мы ехали в задраенной, как БТР, «сюизе», — и от незагорелого лица чужестранки шла прохлада.

Гостья удивилась, когда я посоветовал лечь спать среди раскаленного бела дня. Ведь она приехала увидеть чудо, беспрерывное извержение вулкана страстей, ветер на дне колодца, что еще там… как же спать? Зачем? И Артем Тарпанов, небрежно красуясь превосходством настоящего «теноко», пояснил, что все чудеса и извержения в Городе Пернатого Змея смотрятся хорошо да и бывают, собственно говоря, исключительно ночью. Ни один талант, даже самый меднолобый, не выдержит дневного Солнца, оно здесь плавит мозг и испаряет кровь — вот уж лет триста или более.

Ну, что же делать — она вздохнула, а я, помедлив, сколько прилично, спустился в пустой вестибюль башни «Нопаль Виц». Приятное знакомство возобновится с закатом, сейчас я спешил. Мало ли кто из приятелей-полуденников вынырнет сейчас из-за тростниковых занавесок — а мне еще нужно доложиться Кочету, что сиуатль прибыла и устроена. На этом, пожалуй, одно расписание заканчивалось, а потом еще была назначена встреча — не то чтобы напрямую из Лелюковых дел, но близко.

Хотя при моей-то работе правильно было всякого, вплоть до бабульки на кассе в общественном сортире, считать человеком Декана. Я привык примеряться к совпадениям текстов, прислушивался к обмолвкам дикторов теленовостей… И не удивлялся, что якобы случайное слово попутчика в самолете может оказаться паролем. А на том конце пароля упомянутая выше бабуля даст сдачи чужеземной монеткой. По каковой монетке тебя признает лавочник, и, доставая с полки альбом Дали, «нечаянно» уронит тебе на голову тяжеленный справочник «Суеверия шарракин»… Правда, в случае, о котором речь, тактика Декана была несколько иной. Он просто посадил где-то (может быть, что и под замок) целую бригаду аналитиков и шифровальщиков. Сама суть казуса была такая тонкая, неопределенная, что эти мученики прикладной мелогвистики вынуждены были вылавливать информацию, пользуясь самым несвязным и независимым источником — всемирными новостями. Они проделывали какие-то многоступенчатые процедуры, а результат их каторжного труда поступал ко мне — как ни странно — в форме все тех же новостей. Прямо на сетевой принтер «Кетцаля». Моя задача была уже много легче, я всего только применял таблицы Маркова и бросал пакаль[7], чтобы узнать следующий ход. Таким образом, за несколько дней до того, как появилась Катерина, я уже знал — оно называлось Перо Эммануила.

Но еще раньше Йош Вашкаштра, аркаимский беглец… Да, тушка Йош, который попросту ни в какие расписания не укладывался. Никогда. Лелюковой подставой он не был и к внешней жизни моей ацтланской не относился. Да и что общего у Артема Тарпанова, без стыда и совести, с духовидцем весом в добрых два центнера? Разве только шоу ольмеков, в котором Йош был на сцене, а Тарпанов, со «Смуглой Девой» в зубах и восхищением в сердце — в зале, в глубокой тьме. Однако же их частенько видели вместе в компании прочих «ольмеков» рано утром, когда уже все отплясано и выручка подсчитана, — в каком-нибудь «Ягуаре и Попугае». Да бог с вами, любопытные! Пиво они пили вместе да трепались, вот и все. Ничто так не сближает, как свежее «Манитобо» под игуану. Сущее отдохновение был для меня этот толстый, вечно насморочный гениальный плясун. Напившись пива, он начинал сморкаться, вытирать слезы и рассказывать про прекрасный Аркаим. Авестийские песни пел, читал стихи. Жить в Теночтитлане Йошу было несладко: как истинно верующий, он почитал Солнце, трепетал к нему любовью, но ясноликий бог был тут слишком близок к рабу своему Вашкаштре — обжигал… И так его жизнь обламывала во всем. От священного подсолнуха у него была аллергическая сыпь. В шерсти священного ягуара, на процессию которого он упорно ходил каждый год, таилась астма. Шоколад, томаты и перец обрекали на голодную диету. Да бог с ней, Йош мог на запасах подкожного жира въехать даже в бриллиантовую страну Гренландию, хватило бы на полгода автономного существования. Беда была в том, что он как раз жить не мог без священного чего-нибудь. Я его мог бы понять — у самого прабабка в лесах из березовой веры в рябиновую перекидывалась, — но уж очень восторжен был мой приятель. В последние месяцы только и разговоров было у него, что про какого-то чудо-доктора Леопольда, который-де может его избавить от мистической аллергии. Мол, целит он без таблеток и шарлатанства, почти одним приятным разговором, и так тонко дает понять духовную природу недуга, что отекам и сыпи ничего не останется, как отступиться… Чихая, Вашкаштра взахлеб пояснял: священный подсолнух он еще выносить не может, это в следующем сезоне, но что касается ягуара — о!!! Я бы, в общем, порадовался за беднягу. Но он стал мне этого доктора усиленно рекомендовать. И познакомил нас в конце концов, хоть я об этом и не просил. Доктор вынырнул из каменного чана с парной минеральной водой в клубе «Соланика» и развернул передо мной все побрякушечные приемы людоведа. Пока Йош то ли по деликатности, то ли предусмотрительно хлюпал в бассейне вместе с прочими «корешками», чудо-лекарь Леопольд Гнездович разоблачил меня как приезжего (по светлым корням волос, так он сказал), обратил мое внимание на отсутствие телесной гармонии, будучи сам изрядно брюхат… и так далее. При этом он постоянно напоминал, что не консультирует и что все его советы в данный момент абсолютно бесплатны. Так что мне остро захотелось ему уплатить, чтобы он уже почувствовал себя консультирующим и умолк. Заткнуть ему рот было нечем (я сам сидел нагишом в каменной чаше), удовольствие от купания сошло на нет; я полез вон, обернувшись к нему самой негармоничной частью своего прекрасного тела, — у меня там было светлое пятно с заходом на поясницу, след от Дракона, цветной татуировки в пять мегабайт. Картинку пришлось свести уже на службе у Декана, воспоминание не из приятных, но другого отсутствия гармонии я за собой, ей-богу, не знал. А доктор хитро щурился мне вслед, примечал, сканировал.