Людмила Астахова - Невиновных нет

Земля никогда не ведет счет веснам и зимам, не помнит она, сколько раз легли снега и оделись в золото и киноварь леса, и Джона тоже забыла о времени. Зачем отмерять минуты, которые текут теплым медом, которые осыпаются лепестками на разгоряченную кожу, которые сплетаются змеиными телами? Зачем намечать сроки, если сама Жизнь не имеет конца и предела?

Где-то там внизу разом оборвались полторы сотни жизней, их беззвучный вопль взлетел в небеса и был поглощен без остатка. Никто не услышал, кроме духов, богов и шуриа. Грохот обвала не в счет, он стек по склонам обратно в уже несуществующую лощинку, чтобы остаться там навсегда и разделить участь погребенных заживо. Теперь пусть боги решают, кому достанутся души, это их божье дело. Кому-то придется искать следы Оддэйновой Своры, и далеко не всем это удастся. Других примет Предвечный диллайн, бог, которого они призвали. Эсмонды твердят, будто щедр он и добр, будто никому из верующих в него нет отказа. Широко открыты врата в его небесное царство, и только шуриа заказан вход. Ведь среди погребенных под обвалом чори были и дети Шиларджи — полукровки, разобидевшиеся на весь мир. Они-то и будут стеречь безымянную лощинку под Однорогой горой, и станут ее духами. И так, наверное, будет справедливее всего.

— А вот скажи мне, Джойана… Как женщина…

Бывший рилиндар лежал на боку, подперев голову рукой, и вырисовывал на Джонином бедре неведомые узоры кончиком собственной косы.

— Скажи мне как женщина, чего ей еще нужно от меня? Что мне еще сделать?

Леди Янамари ответила недоумевающим взглядом, мол, разъясни свой вопрос, будь так добр и любезен.

— Водой напоил — раз, лодыжку вправил — два, подругу, то бишь тебя, спас — три, купание обеспечил и одежду дал — четыре, ногу вылечил — пять, мушкетом вооружил — шесть, дезертира повесил — семь, — методично пересчитывал Джэйфф свои заслуги перед неприступной ролфийкой. — Что мне еще сделать, чтобы она на меня обратила внимание?

И ведь не шутил ничуть. Бывает, случается, происходит, когда душе, сердцу и телу угоден чужак из чужого, ненавидимого племени. Кому это знать лучше, чем самой Джойане? Она сама несла сладкое бремя любви и смертельной обиды. Потому что никакая, веками кованная в горнилах войн и убийств ненависть не способна перекричать вопль разгоряченного жаждущего тела: «Этого хочу! Да, вот этого! И детей только от него! Только от вот этого, от проклятого, от жестокого!»

Ни за что не догадаться, что же так влечет бывшего непримиримого убийцу хёлаэнайев к одной из их бешеного племени: может, едва усмиренная свирепость, или жадность в желаниях, или прямота и честность. Непроницаемы глаза шуриа, в них только отраженный свет Дилах.

— Ролфийские девы неравнодушны к мужской гордости, — лукаво ухмыльнулась Джона, чувствуя, как вспыхнули жаром скулы Джэйффа. — Попроси ее заплести тебе косы. И не упусти свой шанс.

Когда-то перетянутое удавкой, горло снова болело, и Грэйн безотчетно потирала навсегда впечатавшийся в кожу след жесткой пеньки. Пусть природа детей Морайг такова, что даже зубы у них со временем отрастают, пусть от синхелмской петли не осталось даже тонкой полоски шрама — все равно. След был, и он болел.

Отсюда, с господствующей над долиной высоты, лагерь наемников внизу был отлично виден даже в сгущающихся сумерках. Но Грэйн пока не думала ни о бандитах, ни об уползших куда-то в сторонку шуриа. Наемники никуда не денутся, заметить ее здесь они не смогут, а буде к ним подойдет вдруг какой-нибудь другой отряд, эрна Кэдвен его разглядит и успеет не только поднять тревогу, но и перекурить на ходу.

Все-таки недаром боги свели вместе троих путников и давешнюю банду. Не встреть они наемников да не разговори пленника, откуда бы узнали про это место? Рилиндар выглядел таким довольным, что аж светился. Похоже, именно такого удачного случая ему и не хватало, чтоб накрыть всех чори разом.

Рассудив, что за… хм… энное количество прожитых столетий воин легендарной «Рилинды» наверняка как следует научился правильно рассчитывать собственные силы, эрна Кэдвен вопросами, а тем более советами докучать не стала. Будут шаманить вместе с Джойн? Отлично! Если это принесет пользу, то какая разница, как именно достигнут будет успех? А она пока с удовольствием последит за окрестностями, посмотрит в яростно-желтые глаза восходящей Локки и поразмыслит о вещах, с шуриа никак не связанных.

Право, до Третьих ли было сейчас Грэйн? Ролфи никогда не считали неуместное любопытство добродетелью. Тут в себе разобраться бы для начала, найти силы, чтоб без трепета встретить пламенный взгляд богини — и найти слова, чтоб ответить Ей, когда спросит…

— Что сделала ты, Грэйн эрна Кэдвен? Чем закончилась сегодня твоя охота, Гончая?

— Не тем, чего я ожидала, о госпожа войны и доблести. Совсем не тем.

Но ведь этот, самозванец, бесчестно присвоивший себе не только имя, но и знак посвящения Локке, этот изгой и предатель — он же десять раз заслужил повешение, не так ли, эрна Кэдвен? Воистину, соглашалась она сама с собою, воистину, и право же, жаль, что никого нельзя повесить десяток раз. Убей одного, пока за его дела не пришлось отвечать всем. Закон выживания Стаи — избавляйся от дерьма сам, иначе захлебнешься… Все так! Но только руками ли шуриа пристало вершить ролфийское правосудие?

Но ведь ты осудила его сама, Грэйн эрн-Кэдвен, посвященная Локки. И приговорила к петле — тоже ты. Так почему же ты, скогти тебя Локка, не довела дело до конца?! Как позволила шуриа, да не просто шуриа, а «бывшему» рилиндару сделать это за тебя?

— Молчишь?

Не внимай ролфийка голосу Локки, непременно расслышала бы, как с тихим, по-настоящему змеиным шелестом потекла вниз по склону первая, еще невинная, еще незаметная струйка песка. Но если уж ты посмела встретиться взглядом с Ее огненными очами, то не посмеешь тогда опустить глаза, пока Она не отпустит.

— К чему отвечать, Огненная. Ты знаешь все сама. Он был изменник, трус и предатель. Он заслужил.

— А ты, Грэйн? Что заслуживаешь ты? Как небрежно бросила ты детям Глэнны — «он не ролфи!». Так ли?

Шелест стронувшегося песка стал громче — теперь уже будто дюжина змей шипела где-то внизу, в кустах. Но Грэйн сейчас отчаянно искала, чем же ответить на то, о чем вопрошала богиня. А Локка не отпускала, а солгать Ей — немыслимо, и себе самой лгать — бесчестно.

Они — другие. Они не поймут. Да, изгой, да, изменник, да, висельник… но все равно ролфи. Один из Народа. Такой же, как все прочие. И отличие лишь в положении, лишь в ситуации, а так — многим ли отличается от злосчастного дезертира сама эрна Кэдвен?