Элизабет Мэй - Охотницы

— Что смешного?

Киаран выпрямляется.

— Когда ты схватилась за пистолет, я не думал, что ты действительно в меня выстрелишь.

Я улыбаюсь.

— Разве не ты говорил, что не стоит вытаскивать оружие, если не собираешься им воспользоваться?

— Так ты все же слушаешь, что я говорю!

— Когда мне это полезно.

Киаран в очередной раз удивляет меня скоростью, с которой движется, отталкивая мой стул от стола. Затем он нагибается ко мне.

— Это развеселило меня в первый раз, но попытайся снова, и я сломаю твой пистолет.

Я отвечаю таким же взглядом.

— Сломай мой пистолет, и у меня останется примерно пятнадцать других видов оружия, которые смогут выстрелить не хуже.

Он улыбается медленно, соблазнительно.

— Я знал это с того дня, когда вытащил тебя из реки.

— Что именно?

— Что ты всегда будешь бросать мне вызов.

Не в силах вынести напряжения во взгляде Киарана, я отворачиваюсь, чтобы присмотреться к его ране. Ожог на ладони уже заживает, фигура Лихтенберга медленно исчезает с его руки.

Я хмурюсь, когда похожий на папоротник рисунок открывает клеймо на внутренней стороне его запястья. Не помню, чтобы видела это раньше. А может, я просто не уделяла Киарану достаточно внимания, чтобы его заметить. Очертания клейма вплавились в его кожу, шрамированная плоть вздыблена рубцами. Замысловатая вязь завитков — тонких, изысканных, переплетающихся друг с другом. Кто бы ни придумывал рисунок, он уделил много внимания деталям. Очертаниям, которые я не могу определить, и символу, которого никогда не видела.

Лишь металл фей может оставить им постоянный шрам — и даже он ненадолго. Чтобы оставить подобные шрамы, линии должны производиться раскаленным добела клинком, снова и снова. Боль при этом наверняка была невыносимой. Завороженная, я прикасаюсь к клейму.

Киаран хватает меня за руку.

— Что ты делаешь?

— Твое клеймо… Что оно означает?

Что-то мелькает в его глазах — эмоция, которую я не могу распознать. Миг спустя она исчезает. Он отпускает меня.

— Оно больше ничего не значит.

Я начинаю понимать, насколько нас определяют наши секреты. Несколько дней назад мы охотились вместе и затем возвращались к обычной для нас жизни — такие же, как всегда. Теперь наши границы блекнут, и мы хватаемся за те немногие секреты, что нам остались, потому что обнажать свою душу перед кем-то куда сложнее, чем притворяться.

— Ладно, — спокойно говорю я, вырывая руку.

Словно осознав, что выдал свои эмоции, Киаран выпрямляется и смотрит на меня сверху вниз.

— Пойдем со мной.

Я моргаю.

— Куда?

— Тебе обязательно обо всем расспрашивать?

— Айе, — говорю я. — Мне нравится бесить тебя при каждой возможности.

Уголки его губ дергаются вверх.

— Я заметил.

Глава 26

Мы молча сидим в орнитоптере, который я веду по чистому ночному небу. Холодный ветер здесь, наверху, обжигает кожу, и я плотнее заворачиваюсь в шерстяной плащ. Моя рука спокойно лежит на руле, а я наблюдаю, как под нами проплывает земля. Мы парим над деревней за городом, где все неподвижно и тихо. Редкие дома можно различить лишь по бледному свету свечей, проникающему сквозь окна во тьму фермерских земель.

Киаран не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули площадь Шарлотты, словно чувствует, насколько сильно я хочу спросить его о девушке, которую он любил, и о том, что с ней случилось.

Я оглядываюсь, рассматриваю черты его лица, его печальное выражение. Пытаюсь представить его нераскаявшимся монстром, как те феи, которых я убиваю. Что в ней было такого, что заставило его измениться? Никогда бы не подумала, что sìthichean способны влюбиться в людей. Хищники не влюбляются в свою добычу.

Прежде чем я решаюсь задать вопрос, Киаран говорит:

— Посади нас здесь, у этой унылой резиденции.

Я гляжу вниз через руль.

— Дворец Далкейт?

Он кивает, и я выворачиваю руль, кружа над поляной, пока не нахожу идеальное место для посадки. Вот там, за рядом деревьев, которые заслонят нас от взглядов из окон дворца, если кто-то внутри решит выглянуть, пока мы будем находиться здесь. Наш аппарат мягко опускается на землю, и я тяну рычаг, чтобы убрать крылья.

— Мы же не собираемся туда вламываться, правда?

Киаран с отвращением смотрит в направлении дворца.

— Я не в силах представить, что это место может оказаться достойным проникновения.

— Возможно, у его светлости есть пустые вазы на одной из множества каминных полок, — сухо говорю я. — Которые ты можешь стащить на замену тем, что случайно разбил в моем доме.

— Это не было случайностью. Я решил, что они мне не нравятся.

Киаран спрыгивает с орнитоптера и уходит.

Я тороплюсь за ним, мне приходится почти бежать по траве, чтобы приноровиться к его широким шагам. Мы направляемся сквозь ряды деревьев к грунтовой дорожке перед фасадом дворца. Это высокое, величественное здание — совсем не унылое, как на мой взгляд, — сложенное из песчаника, с огромным количеством высоких окон. Печные трубы стремятся в небо с высокой крыши, и их количество намекает на разнообразие комнат внутри, но дым поднимается лишь из одной, в дальнем конце дворца. Значит, кто-то дома. Запах горящего дерева слабо чувствуется в воздухе, пока я спешу за Киараном по лесистой посадке вдоль восточного крыла.

Мои ботинки с хлюпаньем месят грязь, когда я пытаюсь аккуратно огибать и переступать древесные корни.

— Есть ли надежда услышать от тебя, куда мы идем?

Улыбка Киарана видна даже в сумраке под деревьями.

— Ты действительно ненавидишь неизвестность, верно?

— Когда ты держишь меня в неведении, обычно случается что-то плохое. К примеру, мне приходится драться с двумя красными колпаками.

— Ужасных последствий не было, — отвечает он, оглядываясь на меня. — Ты выжила с минимальными повреждениями.

Ночь холодная. Холод проникает под плащ и леденит кожу. Я скрещиваю руки, чтобы сохранить тепло. Мы шагаем молча, и я, по сравнению с Киараном, дышу тяжелее. Комья грязи с брюк я смываю, внезапно оказавшись в очередной глубокой луже. Мы продолжаем углубляться в заросли, и вокруг нас начинает сгущаться туман. Вскоре я ничего не вижу уже в метре от себя и не могу различить дорожки. Здесь слишком легко потеряться.

Голос Киарана застает меня врасплох:

— Расскажи мне о Видящем. Ты любишь его?

— Нет, — говорю я. — Мы всего лишь собираемся пожениться.