Башня. Новый Ковчег 4 - Евгения Букреева
Всё решилось на удивление просто — Ира Маркова неожиданно вышла замуж, да так, что даже замужество её матери, тихой Милы, которая в своё время выбрала недостаточно благородного Маркова, померкло и отошло на задний план.
— Вот к чему приводит разбавление крови, — говорила Кира Алексеевна в узком семейном кругу, во время одного из обедов. — К вырождению. Вырождению чувств, поступков, к неспособности принимать правильные и верные решения. Я всегда это говорила и буду говорить. И будем считать, что Серёже в данном случае даже повезло. Всё могло быть гораздо хуже.
Какое-то время Сергей считал, что его бабушка права, и, уже потом, изредка сталкиваясь с Ириной, которая с возрастом становилась ещё забитей, покорней и невзрачней, которая рано состарилась, иссохла, он думал об этой женщине, как о гнилой, больной ветви, которую следовало бы обрубить, чтобы она своим видом не портила прекрасной зелёной кроны их генеалогического древа.
Всё изменилось после того, как Юра Рябинин заикнулся ему о Кравце, том самом карьеристе из низов, за которого в своё время выскочила Ирина. К тому времени Кравец уже был замешан по самые уши в махинациях осуждённого Литвинова, не вылезал из следственных изоляторов, и там не только его карьера — жизнь висела на волоске. И именно в этот момент Кравца и можно было насадить на крючок, чтобы потом использовать по полной, а впоследствии убрать, особо не заморачиваясь. И вот тогда-то Ирина его и удивила.
Она пришла к нему сама, с компроматом на собственного мужа, вывалила всё, что знала, а знала она немало, и на прямой вопрос Сергея: «а если придётся его убрать?» спокойно ответила, что убирать Кравца так и так нужно, и это «совсем не проблема, Серёжа».
Всё-таки в этой невзрачной на вид женщине текла правильная кровь, какая надо, и сила, что таилась в ней, в нужный момент выплеснулась наружу, подтверждая его теорию, о том, что превосходство человека определяется его генами, а не личными достоинствами, и сейчас, глядя на Ирину, которая невозмутимо просматривала листок за листком, он понимал, что не ошибся. Снова не ошибся.
— Ну что, господа, все ознакомились с основной концепцией?
Вопрос был скорее риторический, Сергей видел, что все они документ прочитали, и если кто-то и сидел, не поднимая головы, то делал это не потому, что продолжал читать, а из-за чего-то другого — из-за смущения, неловкости, а может даже из-за упрямства.
— Вы можете задавать вопросы, господа. Вдруг вам что-то неясно. Что-то требуется уточнить. Я готов ответить на всё, что вас интересует.
Он ласково улыбался, излучая доброжелательность. И не потому, что преследовал какую-то цель — просто по привычке. Сергей вообще считал, что кричать и оказывать моральное давление — это на крайний случай, когда другого способа нет. Гораздо проще управлять людьми мягко, без видимого насилия. Это даёт им иллюзию того, что они делают всё добровольно, даже если это и не так. И это иллюзия помогает им сохранить лицо, достоинство. Они расслабляются и начинают испытывать благодарность к тому, кто ими управляет.
— Итак, я поясню основные моменты, — продолжил Сергей, так и не дождавшись ни от кого ответа. — Как вы уже поняли, все эти игры с равенством, ненужные и даже где-то опасные, мы прекращаем. Хватит делать вид, что необразованный сортировщик мусора равен, к примеру, вам, Анжелика Юрьевна. Все прекрасно понимают, что это не так. Не равен, ни по уму, ни по зарплате, ни по уровню и качеству жизни. И никогда равен не будет. Так зачем давать простым людям ложные надежды? Это жестоко и негуманно. Лучше уж определить всё сразу. То есть, поделить людей на три класса.
— А по какому принципу будет происходить деление? — подал голос Нечаев. Он был собран, сосредоточен и всем своим видом пытался показать своё рвение, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его лояльности и профессионализме.
— Очень хороший вопрос, Артём Михайлович, — подбодрил его Сергей, мягко улыбнувшись. — Это деление, по сути, уже существует. Мы только оформим его официально. Законодательно. Анжелика Юрьевна, вашему сектору и вам лично придётся хорошо поработать над нормативными актами, но подробности мы с вами обсудим позже, остальным, я боюсь, это всё будет неинтересно. Итак, первый класс, он же элита — это, разумеется, мы с вами, наши семьи. Плюс те, кто по праву рождения имеет право быть среди нас, но по каким-то причинам сейчас занимает неподобающее ему положение. Всё это я уже учёл, списки составлены. Элита в любом обществе — лишь небольшая её часть, всего-то один процент, не более. И для того, чтобы не повторился беспредел, как тогда, семьдесят лет назад, во время мятежа Ровшица, элита должна опираться на второй класс, средний. Это так называемая интеллигенция: врачи, учителя, учёные. И военные. Их тоже должно быть немного — не более двадцати-тридцати процентов. Ну и третий класс — все остальные.
— И возможность перехода из одного класса в другой, разумеется, исключена? — это спросил Мельников. Сергею почудилась в его голосе ирония, но потом он решил, что именно почудилась. Высокомерную, чуть снисходительную манеру общения Мельникова многие частенько принимали за насмешку.
— Совершенно верно, — ответил Сергей. — Вы зрите в корень. Социальные лифты, придуманные при Ровшице, это глупость.
— Но ведь, может быть, что и внизу, у простых людей родится талантливый врач, инженер, учёный? Который может принести пользу обществу? — это спросил Звягинцев.
— Полноте, Николай Петрович. Я понимаю, что вам, с вашим… спорным происхождением, хотелось бы так думать, но, увы…
Сергей сделал паузу, оглядел присутствующих. Ему нравилось давать пояснения. Он столько времени разрабатывал свою теорию, не имея возможности поделиться ею, что сейчас испытывал почти физическое наслаждение, объясняя азы, выкладывая давно уже придуманные и отточенные аргументы, которые он применял в выдуманных спорах с несуществующими оппонентами в тиши своего кабинета.
— Я очень долго и внимательно изучал историю. Земную историю. Такие
