Марина и Сергей Дяченко - Алена и Аспирин

Он все-таки наступил кому-то на руку. Сопение сменилось руганью, но Аспирин не слышал. Он тащил девчонку к двери, подсознательно ожидая, что вот сейчас дверь захлопнется перед носом. Это западня, ему не дадут уйти, судьба не отдаст ему Алену.

И точно, в плечо ему вцепилась рука:

— Эй, дядя…

Аспирин, не слушая, развернулся и ударил говорящего в челюсть. С удивительной снайперской точностью.

Что-то загрохотало, кто-то упал. Аспирин, чуть не сорвав дверь в петель, вывалился в коридор — в одной руке Мишутка, в другой — Алена. Позади визжали, кто-то матерился и зловеще взрыкивал: «Дайте мне его! Дайте мне его!» Аспирин остановился, сунул медведя Алене, оттеснил ее за спину; в коридор вслед за ним вырвался парень в синей майке, с кухонным ножом в руке — к широкому лезвию прилипло колечко лука.

Глаза у парня были оловянные — без признака мысли. Аспирин стоял, перегораживая собой коридор, и смотрел в них, как смотрит брандмейстер на догорающий дом.

— Убю! — нечленораздельно рыкнул парень и пошел на Аспирина. Хоть бы она догадалась уйти, подумал Аспирин сокрушенно; в этот момент глаза нападавшего прояснились.

Он смотрел Аспирину за плечо. Аспирин подавил желание обернуться. Сжал зубы, шагнул вперед, но противника перед ним уже не было — парень кинулся бежать по коридору, шлепая ногами в серых носках, поскальзываясь на гладком линолеуме. Остался только кусочек лука, отлепившийся с ножа и упавший на пол.

За приоткрытой дверью дрались и смеялись, ни на что не обращая внимания.

Аспирин наконец-то обернулся. Алена стояла, прислонившись к стене, изо всех сил обнимая Мишутку — обыкновенного плюшевого медведя с пластмассовыми глазами.

Ее не били и не насиловали, не пичкали наркотиками. Она просто сидела в уголке под батареей — отогревалась. Было холодно, и хотелось пить.

— Мишутка на меня обиделся. Я бросила его. Заперла его в портфеле и спрятала подальше, чтобы не мешал… а потом все случилось. И — я о нем даже не вспомнила.

— Что случилось? — не выдержал Аспирин. — Что случилось, почему ты ушла, где твой брат? Почему ты не вернулась домой?

— Алеша, — она улыбнулась. — Спасибо тебе, ты меня… нашел. А я потерялась. Совсем потерялась. Даже забыла, как меня зовут.

— Как? — Аспирин покрылся мурашками. Самые скверные его предположения подтверждались: у Алены прогрессирует серьезное психическое расстройство.

— Нет, — она покачала головой. — Я не сумасшедшая. У меня лопнула струна… Струна ми. Эта музыка… мир ее не выдерживает, что-то должно было лопнуть, то ли мир, то ли… Она совершенная, понимаешь, это все равно, что остановить время, — она вытащила из кармана кулек со свернутыми в колечко струнами. — Вот… Их теперь только три.

— А где скрипка? — механически спросил Аспирин.

— Не помню. Да и не надо. Не надо больше скрипки, Леша. Вообще ничего не надо. Все потеряло смысл. Он останется здесь навсегда. И я тоже. Никогда не смогу его вывести. Лопнула струна.

Она говорила и улыбалась, и от этой улыбки у Аспирина стягивалась кожа на лице.

— Ерунда, — сказал он так спокойно, как мог. — Пусть этот твой… хозяин струн даст еще одну. Чтобы было по-честному. Техническая замена. Это ведь справедливо. Разве не так?

Алена мотнула головой, ничего не сказала, но Аспирин сразу понял: поблажек не будет. Никакой технической замены. Девчонка сидела перед ним, глядя снизу вверх сухими воспаленными глазами, и Аспирин чувствовал себя, как дилетант перед операционным столом. Вот лежит, истекая кровью, раненый человек, и надо помочь ему сию секунду — но неизвестно, как.

— А… — он понимал, что надо что-то сказать быстро и точно, и уверенно, без всяких аморфных «успокойся» и «все будет хорошо». — Послушай… Говорят, Паганини умел играть и на одной струне. У него все струны, понимаешь, порвались, так он на одной струне играл свой «Каприс». Чем ты хуже Паганини, скажи мне, а?

— На одной струне, — проговорила она, как сомнамбула. — Нет, Алешенька. Невозможно.

— Тогда, — Аспирин лихорадочно подбирал слова, — тогда натяни вместо «ми» нормальную струну. Простую. Пусть будет как трещинка на кувшине. Знаешь, против зависти богов. Ты помнишь? В старину, если гончар делал уж очень удачный кувшин, он оставлял там трещинку, изъян, чтобы боги не гневались… Что же, может, тогда ты сумеешь, и мир не лопнет…

Она перестала улыбаться. Аспирин испугался:

— Алена?

Она вдруг кинулась на Аспирина, обхватила шею и прижалась лицом к его щеке, так что на секунду сделалось больно, и Мишутка, зажатый между ними, врезался в грудь Аспирину твердым пластмассовым носом.

Часть третья

— Ты чего?

Он проснулся минуту назад. Ирина лежала без сна, подперев щеку ладонью.

— Ничего, — она улыбнулась, не разжимая губ.

— Я храпел, да?

— Нет.

Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Рановато, но ведь сегодня утренний эфир…

Аспирин сел на постели. Спустил ноги на пол. В последнее время в их совместных пробуждениях наметился слабый дискомфорт. Еле слышная фальшивая нота.

— Спать хочу, — пожаловался он. — А некогда. Ты поспи еще, ладно?

Она молчала.

Аспирин нащупал халат на спинке стула. Мягкий, удобный халат. И все так хорошо, спокойно, естественно… Если бы не этот взгляд и не это молчание.

— Если я прикажу своему генералу обернуться морской чайкой, и он не выполнит приказания, кто будет в этом виноват — он или я? — спросил он неожиданно.

— Это из «Маленького принца»? — спросила Ирина после паузы.

— Да… Ответ: «Вы, ваше величество. Потому что вы потребовали невозможного».

— Я требую невозможного?

Аспирин внутренне напрягся. Раннее утро — не время для подобных разговоров.

— Ты вообще ничего не требуешь, — он примирительно погладил ее по руке. — Я пошел, да?

— Иди, — она подтянула повыше одеяло. — Счастливого эфира, Леша.

— И тебе счастливо.

Ее дверь захлопнулась у него за спиной. Прямо в халате, закуривая на ходу, он поднялся наверх, к себе. Соседка с мусорным ведром (полным, по счастью, полным!) проводила его многозначительным взглядом.

Он сел под форточкой на кухне. Затянулся. Прикрыл глаза. В чем-чем, а в проницательности Ирине нельзя отказать. Она права. Она требует невозможного. Ее завышенные требования подтачивают идиллию, как червь, и никто не знает, сколько еще осталось длиться этому соседскому роману: неделю? Месяц?

Ему тридцать четыре года. Ему нравится его статус. И отношения с женщиной ценны для него сами по себе, без дополнительных «скрепок». Или она это поймет, или… жаль. И правда, очень жаль. Таких, как Ирина, очень мало на свете женщин.