Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)

— Да. Точно.

Я посмотрела на темнеющий лес.

— Что‑то я дядю Витю давно не видела, — подумала вслух я.

— Как он там — никого сегодня не убил?

— Сегодня — никого, — ответил Он.

— А вообще?

— Знаешь, я его вспомнил. Мы с ним встречались не один раз. И вроде бы я даже молодым его видел.

— И когда же он был молодым?

— Не помню. Оно бы вспомнило, а я и без того очень занят. Да и откуда мне было знать, что это когда‑нибудь пригодиться.

— А что ты вспомнил? — я всерьез заинтересовалась.

— Да, ничего особенного. Мы несколько раз встречались во время войны.

— Какой?

— Ну, этой, после которой ты говорила, что ненавидишь человечество.

— А — а, этой. И что — он убивал.

— Иначе мы бы не встретились.

— А человечество я готова ненавидеть во время каждой войны. Я вообще их не понимаю — так нас бояться и воюют. Совершили бы лучше сразу групповое самоубийство — меньше времени бы заняло. А после войны?

— После войны он никого не убивал до недавнего времени.

— А чем он мотивировал свои убийства.

— Если бы все их мотивировали…

— Я имею в виду — он убивал как чудовище?

— Нет, только при самозащите.

— Такая уж на войне самозащита… Ты говорил, что помнишь его молодым?

— Смутно.

— И где он тогда жил? Что делал?

— Не помню, но убивал часто.

— Знаешь, мне сейчас даже жаль, что мы не такие, какими нас представляют люди.

— Ты о чем?

— О том, что у нас нет ни книги, для учета умерших, ни песочных часов, отмеряющих каждую жизнь, ни комнаты с горящими свечами. Только собственная память, а она, какой бы хорошей ни была, тоже подводит.

— Вообще‑то Оно должно все помнить.

— Так Оно и помнит. Помнит всех, кого мы забрали. А черед дяди Вити, по всей видимости, еще не пришел.

— У чудовищ долгая жизнь. Только как‑то странно он убивает. Может, у него есть какой‑то жизненный цикл?

Катю трясла нервная дрожь.

— Кать, может — вернемся? Посидишь, успокоишься, — предложил Рома.

— Нет, пойдем отсюда. Пойдем отсюда быстрее.

Катя взяла Рому за руку и бессильно на ней повисла — ее ноги до сих пор подгибались от страха. Рома обнял ее одной рукой и прижал к себе. Он телом ощутил ее дрожь и безуспешно попытался отогнать неуместные в такой ситуации мысли и желания. "Катя, успокойся", — сказал он. "Успокойся, все нормально".

Его голос звучал спокойно и уверенно. И сам он излучал уверенность, несмотря на то, что совершенно ее не чувствовал. Этому он научился за годы работы. Даже самые агрессивные пациенты успокаивались, слыша его голос — звучащая в нем уверенность гипнотизировала любого. Постепенно, не разглядев в его поведении профессионального приема, успокоилась и Катя. А вот Рома растерялся сразу. Что случилось? Может, они слишком увлеклись, и не стоило далеко отходить от рационального взгляда на мир. Конечно, работая в психиатрии поверишь и не в такое… Нужно было постоянно напоминать себе о том, что все это — иллюзии, бред воспаленного сознания, а мир, на самом деле, простой и понятный. Но не мог же волк привидеться им двоим, да еще и в разное время.

Спотыкаясь они шли по неровной, не асфальтированной дороге между частных домов. Рома долго молчал, но профессиональное любопытство взяло верх. "Кать", — спросил он: "А что ты знаешь про волков"?

— Я? На самом деле — не так уж много. А ты?

— А я — почти ничего. Признаться, я предполагал, что подобное существует, но до недавнего времени не сталкивался. Помнишь, в инсте нам рассказывали, что оборотень — это архетип маньяка. Никто не знает об его истиной сущности. На вид он вполне добропорядочный гражданин. Только время от времени превращается в убийцу. Помнишь?

— Помню, как не помнить.

— До недавнего времени я так и думал. Но, я вижу, ты знаешь больше меня.

— Да. Только я недолго так считала. Ровно до того момента, когда одна пациентка превратилась на моих глазах.

— Когда это случилось?

— Незадолго после окончания института. На ночном дежурстве я услышала шум. Эта пациентка с самого начала не отличалась примерным поведением. Но, чтобы ночью после таблеток…Да еще так, что стекла дребезжали…А когда я увидела, что железная дверь одиночной палаты выгнулась наружу и вся во вмятинах… Вот, молодость — я же еще и не побоялась ее открыть!

— Молодость, говоришь? Ты, вроде и сейчас еще не старая.

— Это только внешне, Ром, а в душе я давно уже старуха, — тяжело вздохнула Катя.

— Ну, так — что? — поскорее сменил тему Рома.

— Она сидела на полу, вся растрепанная и в рваной пижаме. И вдруг начала превращаться. Я наблюдала как загипнотизированная. А волчица сбила меня с ног и убежала. До сих пор не понимаю, почему она меня не тронула. А весь персонал потом недоумевал, как в отделение забежала собака.

— И что потом?

— Потом ее нашли. Дома. Она сказала, что ничего не помнит. И потом говорила то же самое. Хотя, я подозреваю, что она все прекрасно помнила. Она — баба умная и без отклонений в психике. И прекрасно понимала, что значит заявить, что она — волчица.

— Постой, а диагноз какой поставили?

— Эпилепсия. Сумеречные состояния. Я ее сразу предупредила, чтобы не увлекалась противосудорожными, которые ей выписали. Хотя, сомневаюсь, чтобы она их хоть раз приняла.

— А она убивала?

— Не знаю, вроде — нет.

— А еще случаи были?

— Ну, как сказать. В моем отделении — нет.

— А вообще? — уточнил Рома.

— Вообще — был. Один. Помнишь, я недавно ездила в командировку?

— Помню.

— Так, вот: в поезде я познакомилась с мальчиком.

— Сколько лет?

— Двадцать. Из армии возвращался.

— Большой мальчик, — усмехнулся Рома.

— Мы разговорились, — продолжала Катя.

— Он мне все рассказал, когда узнал, что я — психиатр. Он как раз обдумывал, как ему жить дальше с тем, что он о себе узнал. Рассказывал, про неконтролируемую ярость, про свой город, про службу на границе, про то, как при луне бегал по лесу.

— Да, он, наверное, просто лунатик, — улыбнулся Рома.

— Лунатики в волков не превращаются.

— А ты — что?

— А что — я? Сказала, чтобы писал, если что.

— И адрес дала? Ну, ты даешь! А если он прийти к тебе захочет? Заглянуть на огонек в полнолуние?

— обеспокоено спросил Рома.

— Ты что — нет, конечно. Электронный дала. Хотя, думаю, и это не помешает ему меня найти — психушка‑то у нас в городе одна. Вон, один уже нашел.

— Теперь тебе нельзя ходить одной. Особенно — здесь.