Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Хррллы, трр, дрр – слоновьи лапы? ноги? живые столбы, обтянутые ящериной кожей? раскорячены и время от времени лупят в планету, ых, ых… Нахтигаля корежит, гонит к новой боли и к новому наслаждению – страсть, без которой он жил бы и жил себе спокойно, жевал бы груши, чмакал бы траву с земли и листья с кустов.

– Ааа! – тонко, почти по-человечьи вопит Нахтигаль и приближает свое сморщенное, ящериное, искаженное мукой лицо к лицу жреца.

Я пересчитываю девушек.

– Семь, – говорю я, – их семь. И все такие красивые. Он что же, их всех?..

– Нет, – морщится Тихон, – слопает одну, и ту с трудом – видишь, как не по себе мальчику?

– Вот наркот, – просто говорит Мишель, – дать бы по тебе из огнемета. Прервать неземные муки и неземное блаженство.

Я с удивлением посмотрел на Мишеля.

– Одну, – объяснил Тихон, – слопает Нахтигаль, других берет жрец – кого в жены себе, кого в жены сыновьям… Большой человек.

Нахтигаль давился, плевал, хрипел совсем близко от жреца.

– Батюшки, – по-простому изумился Валентин Аскерханович, – да он уже жреца с ног до головы обхаркал. Можно есть.

– Можно, – спокойно согласился Тихон, – тем более, что у жреца – взрослый сын. Обучен всем фокусам…

С удивившей меня грацией танцора, плясуна, с торжественной медлительностью жрец, обрызганный слюной и кровью из пасти Нахтигаля, двумя руками взял его голову и, держа ее, точно изысканное блюдо, повел, понес прочь от себя к стоящим за его спиной девушкам.

Само движение жреца завораживало, успокаивало – и, казалось, давящийся, хрипящий слонозмей должен был успокоиться, утихнуть, пасть на землю, смочить растерзанное горло свежей влагой травы…

Голова Нахтигаля останавливалась то у одной девушки, то у другой.

– Ничего, – как бы утешая непонятно кого, – сказал Тихон, – может, и к лучшему… За Феденьку надо было их наказать? Надо… Вот теперь пускай Длинношеий наказывает. По всему видать – он денька на два зарядился, если не на всю недельку…

– Полнолуние? – поинтересовался Мишель.

– Не обязательно, – вздохнул Тихон, – в лаборатории разберутся. Он, когда луна на ущербе, тоже…

Слитный крик: вопль заживо съедаемого тела и крик ужаса…

Я отвернулся.

– Вот это напрасно, – спокойно заметил Тихон, – отворачиваться нельзя. Ни в коем случае нельзя отворачиваться ни "отпетому", ни "Посланцу Неба". "Отпетому", в особенности, нельзя отворачиваться. Смотрите, смотрите во весь свой единственный глаз – и помните: что бы ни делали с вами люди, они все же люди…

Неистовство Нахтигаля длилось недолго. Мы видели, как набухало его горло, в которое вталкивалась, впихивалась кровавая пища.

Нахтигаль остановился, тяжело дыша, повернулся и побрел прочь, мотая хвостом, качаясь из стороны в сторону.

– А он немного сожрал, – деловито заметил Мишель, – больше нагадил и потоптал.

Три девушки, оставшиеся в живых, широко распахнутыми глазами глядели на истоптанную, окровавленную землю.

Тихон гортанно выкрикнул что-то жрецу.

Тот, как был с распростертыми крестообразно, раскинутыми, как для полета, руками, так и опустился на колени и склонил голову.

Следом за ним опустились на колени и девушки.

– Что ты им сказал? – спросил Мишель.

– Что мы, – лениво ответил Тихон, – знаем убийц Посланца Неба, но нам не важно их наказать. Грех убийства ложится на все племя. Пусть теперь постонут и поохают, поплачут и постенают, покуда их Нахтигаль поучит…

– Филоз(ф, – с непонятной интонацией сказал Валентин Аскерханович.

– Идиот! – орал не своим голосом Мишель. – Это ты столько сделал? Я тебя спрашиваю: это ты столько сделал? За целый день?.. Чем ты здесь занимался?.. У, – Мишель зафырчал, словно наевшийся Нахтигаль, и поднес к носу Диего внушительный кулак, – ты здесь балду гонял, лоботрясничал, не знаю чем занимался… За день – заклепать одну ячейку! За день…

– Мишель, – миролюбиво скаазл Тихон, он развалился в кресле и с удовольствием потягивал апельсиновый сок, – ты "младенца" совсем задолбал. Дай ты ему отдохнуть, набраться сил. Еще завтра целый день…

– Это я его задолбал, – возмутился Мишель, – это он меня задолбал! Еще там – в подземельях… А здесь? Я ему что сказал? Если нервы слабые, сиди работай, а он…

– Мишель, – Валентин Аскерханович резал на раскладном столике хлеб и бекон, – вот ты тоже неправ. Тут дело такое. У "младенца" тоже отходняк должен быть. На хрена тебе, чтобы у него руки тряслись? Подъемник подъемником, но сеточку мы должны бросать; был бы Федька, – без вопросов, кантуй, сколько душе влезет, – Валентин Аскерханович положил пласт бекона на хлебный ломоть и продолжил жуя, – а так нас пятеро осталось. Сам понимаешь…

Мишель несколько поостыл.

– Вот так, – он убрал кулак, – скажи спасибо погибшему Федьке. Иди жри, подкрепляйся. Хрен с тобой – ночью дрыхни, но утром чтоб, чтоб… – Мишель помотал головой, – ячеечка была заделана.

– Ешь, – предложил Валентин Аскерханович, – Мишель, ты так развоевался, охолони маленько. Пожуй. Одноглазый, ты тоже…

– Смотрю я на вас, "северян", – заметил Тихон, – ни хрена у вас порядка нет. Сетку со склада принимаете без контроля и проверки, одного "младенца" кантуете, с другим – нянчитесь…

Тихон с силой подсек мою ногу, пока я проходил мимо него, но я успел перескочить через его "подсечку".

– Ловкий, – иронически сказал Тихон.

Я взял один бутерброд себе, другой протянул Тихону:

– Не хотите?

– Ловкий, – повторил Тихон, – и наглый. Борзый. Ты на своей борзоте глаз потерял, точно? Гляди, еще и не то потеряешь…

– Простите, – вежливо сказал я, – мы, кажется, были на "вы"…

– Вы, – Тихон сделал издевательское ударение на этом слове, – прилетели к Нахтигалю и решили, что все – дозволено? что вы вырвались из казармы? Ничего подобного, любезный! Покуда десяти вылетов не наберется, вы в казарме, понятно? и в крутой казарме… А то воздуха свободы он глотнул… Видали. Учит, распоряжается…

Мишель доел бутерброд и миролюбиво сказал:

– Тиша, ты вроде соловья… Заслушаешься. Все правильно говоришь. Молодец. Одноглазый! Сегодня ночью будешь прибирать в ракете. Главное дело – чтобы места общего пользования. Как обычно… А мы в пещерке подрыхнем.

Я оценил поступок Мишеля. Ничего особенного прибирать в ракете было не нужно. Положительно – Мишель мне протежировал.

…Я погасил свет в центральном холле, так что стало еще заметнее мерцание разложенной на полу сети.

Я отскоблил раковины и унитаз, протер пыль и подмел все помещения. Потом уселся в кресло и стал смотреть на мерцающую, то взблескивающую, то притухающую сеть.

Было хорошо сидеть так просто: так просто смотреть. Казалось, что вокруг тебя теплая темная ночь и тлеющий костер – рядом. У самых твоих ног.