Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

Словно отвечая ей, гортанно выкрикнул нечто повелительное жрец.

– Чего? – поинтересовался Мишель. – Останавливаться?

– Да нет, – Тиша махнул рукой, – это он своим.

Мы услышали слитный шорох.

– На колени брякаются, – вслух пояснил Валентин Аскерханович.

Жрец выставил перед собой ладонь. Мол, стоп, машина! Тпрр, каурка.

Тихон, прижав руки к груди, что-то объяснял жрецу, так и не опустившему руку, словно бы ладонью обороняющемуся от нас.

Тиша обернулся к нам:

– Сейчас вам танцы показывать будут.

– Что он еще сказал? – спросил Мишель.

– Что слонозмей, – вздохнул Тихон, – очень волнуется… Завтра, вероятнее всего, – припадок. Вовремя прилетели, завтра полюбуетесь… Так… фрукты, ягоды, напитки и прочее – не жрать, не хлебать, не лакать. У нас все есть. У "отпетых" собственная гордость…

Мы сидели, отделенные от людей этого леса костром. И они так же зыбко, ненадежно видели нас, как и мы их…

Зато мы увидели очень хорошо, яснее ясного, нечто косматое, змееобразное, похожее на гигатскую мохнатую гусеницу, вползающую меж нами и костром. Ее движения были вальяжны и победны. Отвратительное сытое сладострастие изгибало каждое сочленение ее тела.

Диего заорал и стал стаскивать огнемет.

– Сидеть! – прикрикнул на него Тихон. – Сказано тебе – танцы! Сидеть – не рыпаться, не позорься. Что он у вас такой нервный? – обратился он к Мишелю.

– По сортиру соскучился, – угрюмо буркнул Мишель.

Диего стер пот ладонью со лба.

– Извините, бормотнул он, – я думал, это – оно.

Не тушуйся, – посмеялся Тихон, – это не оно, а они… Видишь, воон там – ножки-ноженьки?.. Вот… Оно ты уже видел. И завтра еще увидишь, как оно их кушать будет.

"Гусеница" заизвивалась у самого костра, казалось, перед нами клубится мохнатый, выползший из глубокой расщелины, одетый во многие шубы червяк. Теперь-то было заметно, что кожа этого червяка, этого гиганта сшита из множества шкур зверей. Я распознавал шкуры медведя, волка, кабана… В извивах, в извитиях червеобразного тела внезапно мелькала, будто вспыхивала искаженная последней предсмертной мукой морда зверя – медведя, вепря или кого-то вовсе странного с распяленной пастью, с безобидными ныне, чуть не бутафорскими клыками…

"Гусеница" внезапно застыла в каком-то жестком изгибе-изломе. Тут и я заметил множество голых женских ног, прикрытых до лодыжек крепко сшитыми шкурами. Теперь даже стали заметны грубые швы, которыми были сшиты шкуры.

Тело "гусеницы" дрогнуло и легко-легко заколебалось, словно бы "гусеница" проглотила море – и море вспучивает, колеблет ее тело изнутри…

Диего сглотнул и уперся руками в землю.

– Маленький, – издевательски обратился к нему Тихон, – гляди, сейчас голые дяди выскочат с копьями – и ведь ни капельки не боятся. А ты одетый и с огнеметом – и боишься. Как же тебе не ай-я-яй?

Диего молчал. Вокруг "гусеницы" заплясали воины, потрясая копьями, тыкая в косматую шерсть неопасным оружием.

"Гусеница" заколебалась волнообразно, океанически. Очевидно, надо было показать, что чудище ранено.

Сочленения "гусеницы" то припадали к земле, то взмывали вверх. Косматая, бурая, хищная волна билась меж нами и костром. Вверх-вниз, вниз-вверх.

– Агония? – догадался я.

– Грамотно излагает, – удовлетворенно кивнул Тихон.

Вдруг "гусеница" застыла снова. На этот раз ее "вздрог", ее остановка были каменны, монументальны. "Гусеница" еще выше поднялась над землей, нам теперь стали очень хорошо видны женские ноги, закрытые шкурами до половины икр.

– На вытянутых, что ли, держат? – поинтересовался Валентин Аскерханович.

Тихон кивнул.

– Сейчас, – сказал он, – самое интересное начнется. Держите нервного.

"Гусеница" была будто вздернута на дыбы; в ее застылости, недвижности читалась злая боль, готовая опрокинуться на других и тем избыть себя.

"Воины" вокруг "гусеницы" тоже замерли, словно напуганные той болью, той вздернутостью-на-дыбу-на-дыбы, каковые сами и вызвали.

Легкая дрожь пробежала по косматому телу "гусеницы". Она медленно-медленно стала поворачиваться к нам. Безглазая, будто обрубленная топором морда придвигалась к нам все ближе и ближе…

Мы увидели распахивающуюся пасть, черную, кожаную. Пасть то распахивалась, то захлопывалась… Беззубая, глотающая, засасывающая пасть безглазого чудища с множеством женских ног.

– Интересно, – заметил Валентин Аскерханович, – они этого "шелкопряда" где-нибудь видели или так выдумали?

Я был благодарен Вале за этот вопрос.

– Ну как… выдумали, – охотно принялся объяснять Тихон, – как… выдумали… Это у них как его… тотем… таких мохнатых гусениц им есть нельзя.

– Тоже мне запрет, – фыркнул Валя, – да мне хоть всю эту змейку в марципан запеки, – я ее все равно есть не стану.

– Не скажи. – покачал головой Тихон, – эти друзья из пустыни… А там, если даже такая прелесть приползет – и то радость.

– Слушай, – Мишель чуть отодвинулся от совсем нависшей над ним пастью, – а жевать она нас не будет?

В ту же секунду, будто услышав его вопрос, к "гусенице" кинулись воины, вцепились в шкуры, рванули – и сшитые шкуры тяжело повалились на землю, и перед нами стояли смуглые обнаженные девушки, тяжело дышащие, запыхавшиеся…

– О, – обрадовался Федька, – это все нам?

И стал подниматься.

– Сидеть, – прикрикнул на него Тихон, – тебе же было сказано: никаких фруктов… Посланец же Неба, понимать надо, а вскакиваешь, как все равно… – Тихон покачал головой, – ну и поднабралась у вас команда в Северном – истерики да бабники, психопаты вместе с невротиками.

– На южан погляди, – обиделся Мишель, – в цирк ходить не надо, взглянешь и обомлеешь…

Воины и девушки двинулись тем временем навстречу друг другу, медленно поднимая руки…

– А, – сказал Федька, – так тут представление продолжается! Так бы и сказал. Предупредил бы, а то я бы кайф сломал.

– Сейчас, – заметил Тихон, – ничего интересного… Просто групповуха.

– Ага, – догадался Мишель, – торжественная часть кончилась. Начались танцы.

Зарокотали барабаны. Тихо, чуть ли не шепотом. И как-то вовремя зарокотали, в тот именно момент, когда воины и девушки, тесно сцепившись, повалились на шкуры.

– Нет, – решительно сказал Федька, – я этого безобразия никак терпеть не могу. Тиша, можно мы дальше представление смотреть не будем?

Тихон кивнул:

– Разумеется. Сейчас пойдем отдохнем, а завтра со Слонозмеем потолкуем.

– Слышь, – спросил Валентин Аскерханович, – а какая-нибудь кличка у Длинношеего есть?

– Ну уж и кличка! – усмехнулся Тихон, – Не кличка, а имя. Уважительнейшее обозначение – Нахтигаль.