Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

— Вам не обязательно разрушать Венецию, — посоветовал он. — Европе необходимо, чтобы кто-то отвлекал турок торговлей и двусмысленными речами. Надо лишь устранить это новое откровение, источник ее опасной энергии.

— Эту новую веру? — спросил Максимилиан.

— Ее самую, — ответил адмирал.

— И каким же, скажите на милость, образом мы можем это сделать? надменным тоном осведомился король Людовик. — Мечом ее проткнем, что ли?

Полностью расслабившись среди этих простых смертных, Солово отреагировал немедленно:

— Это предоставьте мне. Вы должны только расчистить путь и убрать венецианскую армию с моей шеи. Тем или иным способом — это еще следует решить — я сделаю остальное.

Короли и принцы обменялись озадаченными взглядами, не зная — негодовать или восторгаться.

Адмирал Солово обернулся к ним с невеселой улыбкой.

— Не беспокойтесь, — проговорил он, оставив все объяснения в стороне. Я привык к такого рода работе.

— О! Очень большое спасибо! — сказал Нума Дроз. — Уж и не знаю, как расплатиться.

Сарказм швейцарца нельзя было просто пропустить мимо ушей. Проявляя некоторую рассеянность в фаворе, Дроз никогда не забывал о возможности неблагоприятного поворота судьбы. И из всех своих долгов всегда расплачивался с виноватыми в подобного рода проступках.

Уловив ледяные нотки в голосе наемника, конь Солово взволновался, и его пришлось успокоить, прежде чем адмирал ответил.

— А я думал доставить вам удовольствие, — возразил он. — Разве могли вы пропустить в своей карьере такую возможность, как Камбрейская лига?

Нума Дроз не унимался.

— Может быть, и нет, однако я предпочитаю приличную битву. А теперь оказывается, что у вас дела с одними лишь привидениями.

— Позвольте мне напомнить вам, мастер Дроз, — ровным голосом проговорил Солово, — что в качестве моего личного ассистента вы являетесь самым высокооплачиваемым наемником в этой армии.

— А зачем мне хорошие деньги, если я не смогу их использовать?

Лицо адмирала сделалось еще более похожим на маску, чем обычно.

— Терпение мое истощилось, — спокойно ответил он.

И тогда Нума Дроз познал, что мудрость — пусть и в обличий страха способна одолеть даже его безграничную свирепость.

— Считайте меня покойником, если я не возьмусь за это дело, — сказал он. — Вы наговорили мне слишком много об этой «новой вере». Даже если я сейчас уложу вас, не сомневаюсь, что распоряжение о моей смерти уже давно отдано.

Адмирал Солово чуточку нахмурился, выражая гримасой: «Конечно, надо же понимать, с кем имеешь дело».

— Подумав, — сообразил Нума Дроз, — я с восторгом принимаю ваше предложение, адмирал, и приношу благодарность за рекомендацию.

— Хорошо, — Солово жестом приказал повременить замаскированным стрелкам. — А раз так, ступайте и переберите телохранителей, которых навязал нам король Людовик. Да, выясните, кто главнокомандующий, и найдите для нас место в его плане битвы.

— Сделано, — ответил Нума Дроз, отъезжая.

Солово давно уже обнаружил, что во всеобщем сражении лучше оказаться в самой гуще. Те, кто держится в стороне, просто напрашиваются на выстрел или же падают жертвой численного превосходства. И поэтому он устремился вперед, чтобы в рядах французской армии разить чужих сыновей, ничем не оскорбивших его самого.

Нума Дроз, которому приходилось одновременно беречь от французов собственную спину и приглядывать за адмиралом и неприятелем, находился в своей среде, действуя неутомимо и эффективно. В гуще битвы он несчетное число раз сохранил жизнь Солово и расчистил вокруг него пространство, позволявшее наблюдать и размышлять. Элитные шотландские королевские стрелки, охватив кольцом расходуемый материал, исполняли ту же функцию.

Как бывает при удаче, все сложилось довольно хорошо. Настроив себя на высокую бдительность, адмирал воспринимал воздушные вибрации раньше, чем грубые и безнравственные солдаты… быстрее, чем это делали породистые нервные окончания закованной в латы галльской аристократии. Он отважно обнимал все звуки, невидимо несущиеся в эфире, стараясь вырваться из хватки событий. Сколь мудро, решил адмирал, поступил папа Юлий — или направлявшее его Провидение, — избрав меня для этого дела. Немногим среди людей оно по силам.

Разделавшись со стратиотом коротким выпадом с простейшим финтом (похоже, теперь разучились парировать этот удар), он огляделся, разыскивая источник своих сенсорных восприятии, и, осадив коня, приблизился к уху Нумы Дроза.

— Все понятно, — сказал Солово, самолюбие которого было отчасти задето всей суматохой и свежим порезом на лице. — Теперь я знаю, что происходит. Пробей мне дорогу назад. Нам придется поторопиться.

Скоро стало ясно, что адмирал был прав относительно необходимости экспедиции. То, что он ощутил раньше других, начинало влиять на грубую психику союзнической армии и, как следствие, на ее профессиональные действия. Еще немного — и прекратить сопротивление, а после того обратиться в бегство.

В своих мемуарах, написанных в преклонном возрасте (затребованных, прочтенных, а потом сожженных сицилийским епископом), повествуя о битве при Джиарададде (14 мая 1509 года), адмирал Солово упоминает о странном ощущении, которое начиналось с покоя и вскоре переходило в безразличие, замаскированное под терпимость. Интенсифицируясь, — что противоречит определению, — оно приводило к утрате всякой живости восприятии и самым ужасным образом заканчивалось на серых беспредельных равнинах скуки. И не будь адмирал в приятельских отношениях с этим философским несчастьем, он не сумел бы отразить даже временный натиск столь ужасного врага.

Медленно, но уверенно этот самый враг уже начинал губить союзническую армию. Наконец последний, сохранивший решимость человек в этом войске, а именно адмирал Солово, взял на себя командование артиллерией.

— Видите тот обелиск, на который я указываю?

— За шеренгами венецианцев… окруженный толпой? Серая штуковина возле офицерских латрин?[65] — проверил пушкарь. — Да, вижу.

— Пусть стреляют только по ней, пока не уничтожат, — приказал Солово. За это тебя ждет куча золота, понял.

— Я не нуждаюсь в подкупе, — бросив холодный взгляд, ответил артиллерист. — Я горжусь своей работой. Этот коробка умер: смотри!

Сия близорукая тупость вдохнула в адмирала уверенность, и вскоре ровным и грозным голосом — почти Господним — заговорили пушки.

Солово обратился к своим уцелевшим коллегам:

— Обелиск, о котором я говорил, оставил сию «юдоль слез». Наше войско сейчас вновь обретет уверенность, и венецианцы побегут. Вы отправитесь к останкам обелиска и доставите ко мне пленников — тех, кто окажется возле него.