Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

Год 1508. ОТТЯГИВАЯ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ: я изгоняю божка из его дома, вращаюсь в обществе особ королевской крови, выведываю их мрачные и позорные тайны и оказываю великую услугу всему миру, за что он и не думает благодарить меня

— Мы услышали здесь чудовищные вещи, — сказал кардинал Треверзари из Сиены, — и нельзя позволить, чтобы их узнал кто-то еще.

Раздраженный разнообразными плотскими хворями и природной запальчивостью, папа Юлий ударил по столу своим небольшим жезлом из стали и золота. Будь кардинал поближе, удар этот достался бы именно ему.

— Куда ты смотришь, черт побери! — взорвался Юлий. — Я уже решил, что этот особый консилиум согласится расширить число ознакомленных. Итак, почему ты против? Ты меня слышишь?

— Трудно не расслышать, — нервозно ответил Треверзари, еще не старый и не настолько впавший в отчаяние или возвысившийся в добродетели, чтобы не чувствовать страха.

— Тогда прочисть свои уши, — завопил Юлий, — прежде чем я сделаю это за тебя! — Он показал, как это можно сделать острым концом жезла, и дал знак об окончании дискуссии.

Впрочем, прежде чем груз ответственности, тяжесть убийств и венерическая болезнь изменили его, Юлий был рассудительным человеком. Духовные останки юности заставили его вновь объяснить ситуацию кружку избранных (но, увы, не удостоенных доверия) кардиналов.

— Понимаете, — сказал он, жалея тратить время на обсуждение даже в подобной форме, — мы нуждаемся в нем. Это дело как раз для него. Быть может, Всемогущий и создал его именно с этой целью.

— Надеюсь, что так, — ответил Гвиччардини, кардинал из Флоренции. Потому что, если это мы или наше время сотворили его, какой же приговор на Страшном суде будет ожидать нас?

С подобной мыслью действительно приходилось считаться… отбросив ее самым решительным образом, папа Юлий нахмурился.

— Но знания, которыми он будет располагать… — запротестовал Треверзари, заходя слишком далеко в своей удаче. — Как он ими распорядится?

— Этого никто заранее сказать не может, — заметил папа тоном, предполагавшим для кардинала мрачное и, быть может, недолгое будущее. Человек этот сдержан и невозмутим, как коленка трупа. Учтите, если возникнут проблемы, мы всегда можем убить его; но я не думаю, что он истолкует все превратно.

— О… — Треверзари был в явном замешательстве.

— Рад слышать, что ты наконец доволен, — улыбнулся Юлий. — А теперь, с вашего доброго согласия, позвольте позвонить в колокольчик, чтобы его впустили… и другое чудовище тоже.

Услыхав зов, из прихожей в палату Совета вошел адмирал Солово. Его сопровождала монахиня, женщина настолько древняя, что, будь он наделен хотя бы начатками рыцарских чувств, непременно бы ощутил желание помочь ей.

— Ваше святейшество, ваши преосвященства. — С этими словами адмирал отвесил экономный поклон.

— Солово, — проговорил Юлий столь же кратко и выразительно, — у нас новые неприятности в той проклятой (простите, сестра) области, о которой лучше помалкивать, пусть вы и являетесь в ней признанным специалистом. Вам назначено решить эту проблему без всяких отлагательств.

— Безусловно, ваше святейшество, — без промедления ответил Солово, дабы понтифик не ударил лицом в грязь, проявив неоправданное доверие к своему слуге. — Ожидает ли меня нечто чрезвычайно важное, а потому выходящее за пределы моего денежного довольствия? Потребуется ли мне привлекать помощников?

Подобным тревогам Юлий симпатизировал, ему и самому приходилось в свое время есть хлеб изгнанника; поэтому папа представлял себе истинное счастье, которое приносит финансовая уверенность.

— Отвечаю «да» на оба вопроса, — отрывисто бросил он. — А теперь напомните, что вам обычно необходимо для досуга?

— Раз: свободное владение землями на Капри, — адмирал загнул палец в черной перчатке, — два: заранее прошу прощения за «грехи темперамента»…

— Ах да, — проговорил папа, скривив в бороде губы, — вспомнил: склонность к Тосканскому Пороку…[62]

— Три: избранные тома из Ватиканской библиотеки. Я буду доволен, получив что-либо из этой тройки.

— Учитывая важность поручения, — сказал Юлий, проявляя редкую щедрость исключительно для того, чтобы сорвать маску бесстрастия с лица Солово, вы можете рассчитывать на обладание всеми тремя.

Эксперимент закончился дорогостоящей неудачей, и папа решил при случае отыграться, по одной выдирая страницы из какой-нибудь книги, принадлежащей самому адмиралу.

— Будут и помощники, — продолжил он. — Это дело интересует королей Франции и Арагона, императора Священной Римской империи, правителей Мантуи и Феррары… естественно, вместе с их армиями. Они окажут всю скудную помощь, на которую способны. Я привлеку даже собственные силы и свяжу всех официальным договором… Ну как? Более того, мои люди уже улаживают подробности в какой-то франко-фламандской дыре, пока мы здесь разговариваем.[63] Достаточно, как по-вашему?

— Не уверен, — сухо ответил Солово. — Все зависит от того, с чем именно мне придется иметь дело. К тому же упомянутые важные персоны отвратительно двуличны, пропитаны националистическим духом и безумно любят себя. Едва ли они способны прислушаться к мнению простого римского адмирала.

— Все зависит от того, что именно будет он говорить, многозначительным тоном произнес папа Юлий. — Сестра, начинайте…

Пожилая монахиня была наготове.

— У меня был сон… — она пошатнулась.

— У нее был сон, — заявил адмирал Солово.

— Ну и что? — фыркнул молодой Людовик XII, король Франции. — Мне они снятся каждую ночь.

— И мне тоже, — согласился Максимилиан I, «король римлян», желая первым произнести свое слово. — В особенности после старого огуречного бренди. Заметная разница усматривается лишь в том, что мои сны не побуждают к войне две трети Европы.

— Но поскольку все мы уже здесь, — проговорил Альфонсо д'Эсте, герцог Феррары, пожалуй, излишне поспешно с точки зрения собственной выгоды, быть может, все-таки выслушаем всю историю.

Фердинанд II Арагонский, личность весьма уважаемая собравшимися за двуличие (и презираемая историками по той же причине), успешно угомонил всех присутствующих, чего самовластные правители своих земель потом не смогли простить испанцу.

— Итак, — проговорил он нейтральным тоном, — мы собрались не для того, чтобы объявить крестовый поход против турок…

— Нет, — подтвердил Солово, — подобное предположение предназначалось, чтобы одурачить венецианцев.