Джон Уитборн - Рим, папы и призраки

Солово обратился к своим уцелевшим коллегам:

— Обелиск, о котором я говорил, оставил сию «юдоль слез». Наше войско сейчас вновь обретет уверенность, и венецианцы побегут. Вы отправитесь к останкам обелиска и доставите ко мне пленников — тех, кто окажется возле него.

Когда Нума Дроз и его шотландцы возвратились с пленниками, смущенный швейцарец виновато прятал глаза.

— В общем так, — сказал он, не глядя на адмирала. — Мы могли бы вернуться скорее, но я остановился, чтобы взять несколько голов. — В руке его был мешок, снизу потемневший от влаги. — Все эти бегущие люди… слишком большой соблазн. Пусть за опоздание с моей доли снимут четверть. Я настаиваю.

Солово это было безразлично: счета оплачивал папа Юлий. Он даже не стал реагировать на признание, занятый изучением пленников в поисках полезной информации, однако запомнил на будущее — в качестве оружия против швейцарца.

Пленников оказалось с дюжину, некоторые были слегка помяты при транспортировке, но еще сохраняли товарный вид; все от головы до ног были облачены в серое. Одного выделял более блеклый цвет его одеяния. Однако во всем прочем это было братство, единое даже в поражении, и уцелевшие яростно жгли глазами Солово.

— Мне кажется, я знаю вас, — проговорил адмирал дружелюбным голосом, обращаясь к человеку в более светлой одежде.

— Убийца! — плюнул в ответ человек в сером.

— А зная вас, — продолжал невозмутимый Солово, — подозреваю, что знаю все. Приношу свои извинения за напрасную трату сил, мастер Дроз. И еще окажите мне любезность, убейте всех остальных. Похоже, они — люди посторонние.

Этот процесс, пожалуй, отчасти образумил избранника Солово. С расширившимися глазами он бросился от своих компаньонов, когда к нему приблизились Дроз и шотландцы.

— Мне весьма жаль, — объяснил ему адмирал, — однако я получил четкие инструкции: «истребить со всеми ветвями и корнями», так было мне сказано, и так должно быть.

— Вы не понимаете, что разрушаете! — проговорил уцелевший… наполовину в гневе, наполовину пытаясь задобрить.

— Напротив, мастер Пачоли:[66] знаю, и даже чересчур хорошо, — ответил Солово, но если это сможет вас утешить, считайте, что я ничего не уничтожил, а просто отсрочил. Кстати, хотя я не имел возможности по-настоящему восхититься вашей замечательной книгой, я сумел оценить мощь и силу заключенной в ней мысли, как и иллюстрации да Винчи.

Невзирая на обстоятельства и груды тел вокруг, Лука Пачоли, автор «Summa de Arithmetica»[67] (Венеция, 1494), первой расходной книги и двойной бухгалтерии, оказался фанатиком в достаточной мере, чтобы обрадоваться псевдокомплименту.

— В ней — начало великого! — взволнованно произнес он. — Она послужила причиной моего избрания. И все будет продолжаться, еще не слишком поздно! Несмотря на то что вы сделали, мы еще можем одолеть вас.

Адмирал Солово улыбкой выразил свою благодарность.

— Увы, этот шербет не для меня, — вежливо объяснил он. — Видите ли, я имею особую склонность оказываться на выигравшей стороне, а для вас время… проповедей еще не настало. Без сомнения, оно еще впереди, но сегодняшние наши труды надолго отбросят вас назад… пока я благополучно не превращусь в пыль.

— Этого не может быть! — ответил Пачоли, ставший более спокойным и рациональным, когда вопли вокруг утихли. — Логика на нашей стороне.

— Союзник строгий и достойный всяческой похвалы, — согласился Солово, и, таким образом, не отвечающий духу нашего времени. Кстати, кто это избрал вас? И как он себя называет?

— Это просто дух, как ты говоришь, — промолвил Пачоли со всем пылом истинного идолопоклонника, — но не сего неопрятного, неуправляемого века. Дух, что обратился ко мне, предрекал славные времена! История закончится, когда человек станет рационально разговаривать с другим человеком — и только о необходимом, о серьезном и осязаемом. Жизнь станет рассудочной, предсказуемой и…

— Да, да и да, только избавьте меня от остального, — перебил его адмирал. — Имя, друг мой, если вы не против?

— Он называл себя Te Deum,[68] - ответил Пачоли, вновь потеряв уверенность. Я не претендую на понимание — быть может, обыгрывается какая-нибудь латынь или церковная служба. Однако, учитывая все, что он обещал всему человечеству, я ощутил, что для начала эту кроху иррационального можно и опустить.

— В самом деле, — щедро согласился Солово.

— Я был избранным пророком его, и он назвал меня своими вратами. Моя скромная книга послужила призывом, приглашением в наш мир — так мне говорил он и сулил соответствующее благословение. Я был почтен точными инструкциями, по которым соорудил для него обиталище — его ковчег, как сделал Моисей у евреев для старого, ныне превзойденного духа Иеговы.

Нума Дроз и его солдаты — преданные христиане, насколько это позволяла профессия, — при подобном богохульстве обнаружили признаки неодобрения. Адмирал Солово жестом велел им молчать.

— Тот серый обелиск с ящичками, насколько я понимаю? — спросил адмирал.

— Нам было велено звать его Картотекой, — подтвердил Пачоли. — Там должен был обитать дух. Дож, вдохновленный посетившим меня видением, не щадил усилий, сооружая его, но Te Deum выдвигал умеренные требования серый листовой металл, светло-коричневые ящички… Смиренная обитель для столь универсального благодетеля.

— Но, как ни прискорбно, столь уязвимая для грубой силы пушечных ядер, — прокомментировал адмирал.

— Да, — с горечью ответил Пачоли. — Вы разбили дом нового бога и убили его священников. Он, я и история никогда не простят вас.

— К счастью, суждения подобной троицы меня не волнуют, — сказал Солово.

— Но в вас я не вижу ничего эмоционального. — Пачоли мужественно приступил к последней попытке: — Вы могли быть среди нас. Когда мы открываем ящичек Картотеки, дух Te Deum'a исходит наружу и смущает неприятеля… его умиротворяющее дыхание, конечно же, осенило и вас.

Адмирал Солово улыбнулся, словно благородным образом отклонял приглашение на пирушку.

— Но вы отказались слышать зов Нового и разрушили скинию, — проговорил Пачоли надломленным голосом. — Теперь я не знаю, где искать его.

— Я ЗДЕСЬ, — произнес другой голос, ударом гильотины отсекший речь самого Пачоли. Он казался обманчиво кротким, голос мужчины, излагавшего скучные и очевидные вещи. — Даже лишившись дома, я никуда не уйду.

Солдаты вокруг крестились. Пачоли явно ощущал свою одержимость внешними силами, и слезы счастья уже начинали катиться по его лицу.