Медведев. Книга 4. Перемирие - Гоблин MeXXanik
— Как придут, так и уйдут, — философски ответил Морозов.
Мы оба улыбнулись, и тишина в салоне снова стала мягкой. За окнами мелькал лес, солнце золотило верхушки сосен, и казалось, что утро, наконец, стало по-настоящему живым.
Впереди за поворотом, уже маячила дорога к поместью. Я почувствовал, как скопившееся внутри напряжение постепенно отпускает. Может, потому, что день начался с холода и закончится теплом. А может быть из-за хороших новостей. Или потому что Северск снова показал себя таким, каким он есть: странным, живым, упрямым.
У въезда на территорию поместья машина замедлила ход. Сквозь просвет между липами виднелась крыша дома, над трубой поднимался дымок. Похоже, Никифор каким-то образом почуял наше скорое возвращение и разжег камин. Всё вокруг дышало покоем, как будто мир за воротами оставался в своей сутолоке, а здесь время шло медленнее.
Морозов остановил машину у крыльца, заглушил двигатель.
— Ну вот, вернулись, — сказал он, глядя на дом.
Я только усмехнулся, открыл дверь и вышел из машины. На крыльце нас уже ждал Аргумент. Заметив нас, пес настороженно вскинул уши, завилял хвостом, будто проверяя, не привезли за собой неприятности. И лишь убедившись, что все в порядке, подбежал к нам. Я потрепал его по загривку, поднялся по ступеням крыльца и вошел в гостиную.
В камине уже разгорался огонь. На подоконнике дремал Мурзик, но заметив нас, он поднял голову и лениво прищурил один глаз. А затем быстро перевел взгляд на столик у камина, на котором уже стоял накрытый крышкой поднос.
— И чай к нашему возвращению уже готов, — довольно отметил Морозов, подходя к камину. Я направился следом. Снял пиджак, повесил его на спинку кресла и на секунду прислонился к стене, чувствуя, как в теле, наконец, оседает усталость.
— Присаживайтесь, мастер Медведев, — произнес Морозов. Воевода уже снял крышку с подноса и разливал по чашкам настоявшийся отвар. — Дело сделано, можно и передохнуть.
— Покой нам только снится, — ответил я, усаживаясь в свободное кресло.
— Ну, Митрич может немного и подождать, — философски ответил воевода, передавая мне чашку.
Я с благодарностью взял ее, откинулся на спинку кресла, сделал глоток, глядя, как в камине горит огонь. Пламя в очаге трещало ровно, будто отмеряло минуты покоя, которых всегда не хватало. Я согрел ладони о фарфор, чувствуя, как пар от настоя обволакивает лицо мягким теплом. Напиток был, как всегда: пряным, с еле уловимыми нотами зверобоя и медовой мяты.
Мурзик, как всегда, появился без лишнего шума, словно вырастая из воздуха. Осторожно запрыгнул на спинку моего кресла. Он сделал с тем изяществом, какое бывает только у существ, уверенных в своей безнаказанности. Несколько секунд он сидел там, словно размышляя, стоит ли спускаться ближе, а потом лениво, будто нехотя, перебрался на моё плечо.
Глубоко вздохнул, с тем самым надрывом, каким вздыхают старые актёры перед важной сценой. Уткнулся носом мне в шею, замурчал тихо, почти по-кошачьи, и снова выдохнул. Я почувствовал щекотку от его тёплого дыхания и невольно усмехнулся.
— Ну вот, опять работаешь жилеткой, — пробормотал я и протянул руку к тарелке с печеньем. Отломил кусочек, поднёс ближе к его мордочке.
Мурзик издал возмущённый звонкий, обиженный писк. Лапками упёрся мне в ворот, демонстративно отвернулся. Всё его поведение вопило: «Я вовсе не собирался попрошайничать!»
Но стоило мне отставить руку, как он украдкой скосил взгляд на угощение. Печенье его больше не интересовало, потому что взгляд переместился на мою чашку. Там ещё поднимался пар, и на мгновение мне показалось, что в беличьих глазах отражается не просто любопытство, а почти философская жажда заварки и сахара.
Он посмотрел на меня прямо не мигая. Маленькие лапки замерли, хвост опустился вниз, как знамя перед решающей атакой.
— Даже не думай, — предупредил я. — Это чай.
В ответ Мурзик продолжал смотреть, не отводя взгляда. Прямо в глаза. Так упорно и осмысленно, будто собирался не пить мой чай, а убедить меня в необходимости этого.
— Нет. Только печенье, — тихо сказал я, стараясь быть твёрдо, но в голосе всё равно прозвучала нотка извинения.
Мурзик коротко и сердито фыркнул, так как умеют только те, кто считает себя обиженным без вины. Его пушистый хвост дрогнул и тут же принял воинственное положение. Бельчонок спрыгнул с моего плеча на пол, приземлившись с грацией, которой позавидовал бы любой акробат.
Он демонстративно потряс хвостом: мол, «запомню, неблагодарный человек», и уже направился прочь, но посередине комнаты остановился, как будто что-то вспомнил. Резко развернулся и вновь подошёл ко мне, решительно, словно возвращался за честно заработанным.
Ловким прыжком взобрался на мои колени, уселся, скрестив лапки, и вытянул одну вперёд, требовательно. Взгляд у него был пронзительный, решительный и бесстыдно уверенный в победе.
— Упрямец, — пробормотал я, но всё же отломил кусочек печенья и вложил в крохотную ладонь.
Мурзик удовлетворённо пискнул, крепко зажал добычу, будто опасался, что я передумаю, и, не теряя достоинства, спрыгнул обратно на пол. Потом важно, почти торжественно направился к окну, забрался на подоконник и устроился там, как король, вернувший себе трон.
Он откусил крошку, жуя неторопливо, с видом существа, которому снова удалось восстановить справедливость. Луч утреннего света лег на его рыжую шерсть, и мне показалось, что в этот момент Мурзик был доволен не только печеньем, но и самим миром.
— Всё-таки бывают дни, когда кажется, будто всё встает на свои места, — тихо сказал я и поспешно добавил. — Ну, или вроде бы начинает вставать на свои места.
Морозов усмехнулся, не отрывая взгляда от огня:
— Осторожнее с такими мыслями, князь. Обычно после этой фразы мир вспоминает, что вы ему кое-что должны.
Некоторое время мы молчали. Огонь отражался в его глазах — глубоких, внимательных, будто видящих сквозь привычный мир. Он выглядел усталым, но по-своему довольным.
Мы, не спеша, допили чай, а затем я вздохнул и встал с кресла.
— Пора, — произнес я и направился к выходу. Уже у двери снял с вешалки куртку из грубой ткани. Обул высокие ботинки и вышел из дома.
Я спустился по ступеням и направился к калитке. Откуда-то из-за угла здания выбежал Аргумент и не торопясь потрусил за
